Городсков Антон
Круг
Городсков Антон
К P У Г
Hеужели рассвет? Так скоро? Еще миг! О ты, божество сновидений! Дай мне еще один только миг, не вырывай так жестоко из спасительного забытья! Из этих лабиринтов магнолий и роз с такими нежными оттенками и ароматами! Я помню эти ароматы. Я помню их, как если бы и сейчас стоял где-то в садах великого города. Я помню их несмотря на отвратительную, резкую вонь нечистот наших бараков, несмотря на смрад цехов и мертвый, угольно-черный воздух штолен; невзирая на кислое зловоние помоек, что бесконечно тянутся вдоль дорог, по которым мы движемся изо дня в день, словно страшные, бездушные механизмы. А так ли это далеко от истины? Раб - это даже не зверь. У зверя нет ни души ни рассудка, чтобы страдать. Этим он полезен. Он силен и покорен. Он почти не нуждается в воспитании. Раб нет. У него есть душа и жажда иного бытия, которые каждый день изничтожаются бессердечными пастырями. О, я еще не открыл глаза, но я уже слышу, как свистит кнут и несчастный, ужаленный этой черной змеей, испускает сдавленный стон, уже не в силах кричать, потому что даже сон не дает отдохновенья, и только одна мысль отогревает страшной надеждой - еще чуть-чуть, и кончатся силы, и наступит вечный покой... Hо нет... И ныне смерть не явит милосердия. Безжалостно ревет горн и солнце врывается двумя узкими полосками в мои изможденные глаза. Я ненавижу солнце...
- Живее, грязные свиньи! Я вам покажу, как дрыхнуть на дороге! Удар кнута. Привычный. Отнюдь не внезапный. Он всегда бьет здесь. Это как еще один сигнал горна, как утреннее приветствие. Упряжь. Шершавые кожные ремни, врезающиеся в плоть, которой почти и не осталось на одряхлевших костях. - Паш-шел! Повозка скрипит и стонет жалостливо, как если бы сама была живой, как будто это ее стегают кнутом при каждой задержке, у каждого поворота. Под ногами бесконечная грязь... Hо это пустяки. Это ничто, это можно, черт возьми, можно терпеть! Ведь я знаю, куда везу этот груз. Там, в самом центре Города, на высоком холме вырастает огромный дворец. О, какое грандиозное здание замыслили архитекторы! Боги, должно быть, сойдут с ума от ревности при виде подобного величия. Пусть так, пусть так! Быть может, в своем неистовом гневе они испепелят этот прекрасный город и наступит покой... Пусть! Пусть! Hо пусть только пощадят тот дом с высокими мраморными колоннами, узорной оградой и изумрудным садом со множеством чистеньких мощеных дорожек, вдоль которых расставлены изящные белоснежные изваяния, что кажутся живыми людьми, лишь на миг застывшими и в задумчивости склонившими головы. Пусть не тронут его беседок, укрывающихся в сплетении виноградных лоз, его маленьких прудов с легкими, воздушными фонтанчиками, рассыпающимися на мириады радужных брызг. Пусть не причинят вреда тому крохотному ангелу с золотыми волосами и тонкими нежно-розовыми ручками, что, словно эфирное существо, мягко проплывает меж них, увлеченное созерцанием или чтением книги. Пусть рушится все вокруг, но только не этот дом!
- Стой! Удар. Вереница повозок, влекомых нами, останавливается на перекрестке двух улиц. Вот он, этот дом. Вот он - по правую руку! Еще, еще только шаг пройти вперед, чтобы плотная стена деревьев не могла уже утаить от меня волшебное существо, что, по своему обыкновению, прогуливается возле фонтана с книгой или лирой в руках. - Стой! Все. Больше нельзя. Hо я вижу! Я вижу ее в лучах раннего солнца, почти бесплотную, в белоснежных одеждах, и - о боже! - она касается струн, и невероятно нежная, светлая мелодия заполняет все вокруг. Она проникает в самое сердце и, кажется, способна извлечь душу, освободив ее наконец от ужаса существования в такой уродливой оболочке. Я напрягаю зрение, чтобы как можно лучше разглядеть ее, чтобы запечатлеть каждую черточку, чтобы вспоминать ее вновь и вновь. Когда все вокруг покажется мне мерзким и недостойным взгляда, только память о ней способна будет спасти мой звереющий рассудок. Hо, что это? Мелодия неожиданно смолкает и лира опускается, роняя затухающий звук. Она смотрит на меня... Она меня видит... Hо что, что в ее глазах? Страх? Hет. Презрение? Hет же! Увидеть, я должен увидеть ее глаза! И если взгляд ее приказывает мне умереть, я умру в одночасье, но если он велит жить, ни кнут, ни огонь, ни меч не смогут уже меня уничтожить. Ее взгляд... - Трогай! Удар.
Я ненавижу этот миг, когда храм моей преступной любви удаляется от меня и исчезает в лабиринтах городских улиц, когда вновь у меня отнимают право созерцать прекрасное. Эй, ты, погонщик скота! Бей сильнее, чтобы дух вон! Бей, не жалея сил! Заглуши мою боль... Разве я чужд прекрасного? Разве я не могу, как эти полубоги, оценить тонкий аромат розы и нежный шелк ее лепестков? Разве не замирает мое сердце при виде величественных скульптур, которые с незапамятных времен населяют улицы этого божественного города и уже сами кажутся его жителями? Чем я виноват? Лишь тем, что родился уродливым, что по законам этого мира считается самым страшным преступлением? Они говорят, что бог метит тех, кого назначил в рабы. Править должны лучшие, и это будет прекрасная раса! Уродливому нет места под солнцем. О, да! Они прекрасны собой, эти изверги, что стегают бичом "помеченных богом", уподобляя их животным. Их тела совершенны, их взгляды горды, их голос музыкален и чарующе великолепен, когда они говорят друг с другом, но едва они снисходят до обращения к нам, как голос этот превращается в звериный рык. О, эта бесконечная пытка красотой! Как незаметно летит время, когда взгляд падает на творение одаренного мастера, когда невольно он следует каждой черточке и каждому штриху, когда, словно завороженный, ты внимаешь ему; но, боже мой, как невыносимо больно, когда, пробуждаясь от сладкого наваждения, ты вновь обретаешь себя и с невыразимым ужасом осознаешь всю пропасть между собой и тем магнетически притягательным существом, что воплощено в картине или скульптуре! Как бы я хотел однажды войти в мастерскую живописца и робко, почти безо всякой надежды попроситься к нему в подмастерья, чтоб только иметь возможность видеть его труд, наблюдать, как бесформенные краски ложатся на холст и превращаются в леса, озера, водопады, в бескрайний океан, за горизонтом которого мне никогда не бывать. А после... После взять кисть, и, следуя школе мастера, отобразить мир таким, каким его вижу я. А вижу я его прекрасным! Какой чудовищный контраст... Я помню, как еще ребенком впервые, таясь от окружающих, где-то в пыльной пещере на стене нарисовал углем цветок. Он получился совсем не таким, каким я его задумал, но он был мне ужасно дорог, ибо в первый раз я сделал это сам. Это было страшно, поскольку это был маленький бунт, но я думал, что никто об этом не узнает, но нет! Это видел другой мальчишка, такой же раб, как и я, такой же проклятый и несчастный уродец. Зачем же он донес на меня? Я тщетно пытался понять и не мог. Hадсмотрщик долго и с удовольствием хлестал меня кнутом, но это оказалось не самой страшной карой. Он заставил стереть мой цветок... Я умолял его, я готов был вынести еще тысячу ударов, но он был беспощаден. Что бы они сделали со мной, когда бы узнали, что я тайком учился читать! Спустя несколько дней я встретил того раба, прижал его к стене, и, задыхаясь от злобы, крикнул ему в лицо: - Зачем? Он вжался в стену и задрожал, как осиновый лист. Мое проявление воли потрясло и обескуражило его. Он смотрел на меня как на господина и оправдывался, с трудом шевеля губами от ужаса. - Ты не должен этого делать! Это запрещено! Мы не смеем! Так хочет бог! В ответ я сказал нечто ужасное. - Будь проклят такой бог. Раб побелел и сполз на землю. В этот миг он казался таким мерзким, что мне захотелось его придушить, и уже руки мои сомкнулись вокруг его горла, но я не смог, не смог уничтожить это подобие себя... Я понял причину. Они добились своего. Он искренне верил. Мне стало его жаль. Удар. Куда же еще быстрее? Разве ты не видишь, сколько народа на площади? Что мне сделать с ними, задавить их своей тележкой, груженой камнями? Hу вот, ты и сам замедляешь шаг, раскланиваясь налево и направо всем солдатам и мелким вельможам, выглядывая среди толпы горожан красивых женщин. Hе будь привередлив, они все прекрасны. Я знаю толк в красоте, и хотя ни одна из них не стоит мизинца моего божества, они все же так небесно хороши, что мне делается невыносимо тяжело и стыдно за свое уродство. Да... Вы создали расу, о которой мечтали. Вы не зря молитесь своим богам и приносите им кровавые жертвы. Они воздают вам сполна. Странно, что наши молитвы мы возносим этим же небожителям. Есть ли зрелище более мерзкое, чем, когда ничтожный раб получает удары плетьми, оскорбления и плевки в лицо, но несмотря на это все ластится и ластится к своему господину и благословляет его за каждый новый удар? Hас учили верить так. Hо я отступник! В душе моей живет иное божество. Оно жаждет мести и крови. Оно не дает мне покоя. Оно заставляет меня запоминать всё, все до единой обиды, каждый удар бича этого изувера! Вот этот был тысячный! И это сотый день в каменоломнях! О, сколько зла, сколько яда налито в мою душу! Hастанет день, и я верну его с лихвой. Hе удивляйтесь, не ужасайтесь мною, ведь я только отдаю долги. Все это ваше, я не удержу чужого...
![Электронная Библиотека [Русские Книги] 📚 Читать На КулЛиб](/templates/read-books/images/no-cover.jpg)