Роберт Бюттнер
Удел сироты
По приказу офицера Роберта Крейлик Бюттнера и хозяйки USO[1] Аннет Катерины Бюттнер, чьи вклады в эту книгу не могут быть преувеличены.
Пуля снайпера Конфедерации сегодня убила нашего барабанщика, пока он завтракал этим прекрасным июльским утром… Парень присоединился к нам, когда погибли его родители, и ему еще не исполнилось четырнадцати. Они сказали ему, что удел солдата умереть молодым и в соответствии с чаяниями народа. Или жить и всегда искать у Бога ответ, почему он спасся. Что до меня, то пока я жив, я буду отвечать, что жестокий Бог сделал смерть уделом сирот.
Истинное заявление во время великой битвы за Геттисберг[2] сделанное солдатом Шестьдесят первого огайского пехотного полка.
Глава первая.
– Кто-нибудь там есть? Отзовитесь, – статический, не человеческий голос прокудахтал в наушниках.
С-с-с-с-с. Бум!
Баррикада из обломков стенных плит, которую я соорудил на скорую руку, замерцала красным. Слизни прожигали дыры в собственном корабле, лишь бы добраться до меня. Острый запах горящего металла ударил мне в ноздри. Еще минуты две, самое большее, и слизни хлынут сюда, паля во все стороны из своих кривых винтовок.
Взяв пистолет за дуло, я приготовился использовать его как дубинку. Решительный жест. Пустой магазин делал пистолет ненужной игрушкой…
Я вздохнул, и мое дыхание, струйкой пара вырвавшись из под шлема, замерцало пурпуром в свете интерьера слизней. Прежде чем я снова выдохнул, вентилятор моего шлема рассеял пар, словно развеял украденную душу.
У меня ноги расползались на этой скользкой металлической синей палубе слизней. Кулаком в перчатке я ударил по моему занемевшему левому бедру, укрытому слоем брони. Пехотинцу нужны обе ноги. Иначе он начнет хромать… Только вот куда мне идти?
Я вжался спиной в желтый матрас политановой пробки – такими пробками заделывали бреши в скафандрах и дыры в обшивке. Вот так мы использовали эту штуку. Словно пираты, залепившие дыру в броне. Я не мог выбить ее и вылезти наружу. Там был вакуум – пустота. А болтались мы где-то между Землей и Луной.
На дисплее моего шлема мерцали зеленые цифры:
2043 год.
Таймер, уже отсчитал четыре минуты и продолжал отсчет.
Когда счет дойдет до нуля все будет решено: человеческая раса будет или обречена, или спасена. Но я-то умру в любом случае. Я – Джейсон Уондер. А сейчас самое время рассказать историю самого молодого и крутого генерал-майора. К тому же двадцати четырех летнего лейтенанта. И уж точно, навеки, пехотинца.
К тому же я – единственный заслон Брамби[3]. Он где-то в полутора киллометрах подо мной в животе зверя. Если ему не мешать он разнесет в куски этот транспорт пришельцев. Только тогда мы оба погибнем. Если бы мог купить ему несколько лишних секунд, пусть даже ценой своей жизни!
А если мы проиграем, миллионы слизней склизкими волнами заполонят Землю. Конечно, род людской будет бороться, цепляясь за каждый камень. Начнется битва по сравнению с которой Сталинград – детская забава. Слизни не потерпят людей, особенно если те станут защищать свою землю.
Овал – контур двери, которую прорезали слизни замерцал белым. Мы и не знали, что эти твари на такое способны. Мы вообще знали о них намного меньше, чем они о нас. Однако скоро, похоже, мы будем знать слишком много.
Осталась одна минута до того, как они прорвутся, и более трех минут до взрыва, если он конечно будет.
Мои плечи поникли.
Все кончено… И все таки я прожил отличные двадцать четыре года. Я помнил родителей, хотя прожил с ними не так долго, как мне хотелось бы. Я вырос и возмужал. Я встретил хороших людей. Лучшее из всего – это уж точно – история моей единственной настоящей любви. Но счастье продлилось всего 616 дней. У меня был крестник, которого я любил как собственного сына. Да и в соответствии с нынешней версией истории: я – человек, который спас мир.
Часы на наладоннике запикали. Три минуты.
Говорят, ожидание смерти делится на разные фазы: самоотречение, ярость и всякая подобная чепуха, а потом, в конце, согласие.
Может, мне повезло, по сравнению с другими сиротами, которых я знал. Удел солдата умереть в соответствии с чаяниями народа. Солдаты часто умирают храбро. Солдаты часто умирают из-за чужого высокомерия или глупости. Но редко солдату судьба дарит время, чтобы подготовиться к смерти…
Сначала расплавленный металл потек, потом зашипел, коснувшись палубных плит. Слизни рвались ко мне. Я покрепче сжал разряженный «кольт».
В некой альтернативной реальности может и есть правда в солдатской хитрости о том, что кровопролитие на войне рождает жизнь. Я покачал головой. Это, словно в слово, говорила женщина, родившая моего крестного в пещере на самой большой из лун Юпитера.
Там, три года назад все и началось.
Глава вторая.
– Ты можешь истечь кровью до смерти! – я повернул голову от акушерских инструкций, голограммой мерцавших слева от широко раздвинутых женских бедер. Я стоял на коленях как раз между ними. Свет полевой лампы на «вечной» батарее играл мятыми тенями на каменных стенах и потолке пещеры Ганимеда. Искусственная атмосфера на спутнике Юпитера была создана слизнями, которых мы вышибли с этой планеты семь месяцев назад. От ноля по стоградусной шкале Цельсия немели скользкие от слизи и крови пальцы. Пещера на Ганимеде мало подходит на роль родильной палаты.
– Нет, Джейсон, кровопролитие рождает жизнь. Ты уже видишь голову? – капрал Шария Муншара-Мецгер пыхтела, словно настоящий локомотив.
– Конечно. Думаю это темечко, Пигалица, – я всегда называл ее так. Четыре года назад чтобы избежать тюрьмы я записался в пехоту. Судьба и шрапнель сделали из меня генерала. И теперь я командовал семью сотнями солдат, выживших в Битве за Ганнемед. А роды?.. Акушерство я знал точно так же как Эсперанто.
Я вновь посмотрел на голографические надписи. Наверное, не стоило изучать гинекологию, разглядывая детородные органы вдовы моего лучшего друга.
Крепко сжав зубы, Пигалица плевалась арабскими проклятиями. Судя по всему, она сравнивала меня, своего командира, генерала, с какими-то выделениями верблюда. Восьмичасовые муки уничтожили военную учтивость.
Пигалица прижимала ладони к вискам и качала головой из стороны в сторону. Пот каплями проступал сквозь бинты у нее на лбу. И, похоже, ей было все равно, ноль тут градусов или нет. Однако черты ее оливкового лица, в то время как она пыхтела и билась, оставались безупречными. Наконец она сфокусировала на мне взгляд своих больших карих глаз.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});