Он передал ей истрепавшуюся в дороге одежду.
– Да, милорд.
Мэгги сделала реверанс и поспешила с поручением.
Обри в замешательстве уставилась на свою вероломную служанку.
– Кто-то мог бы подумать, что она служит у вас, а не у меня.
– Разве не так? – загадочно спросил Остин, изучая умывальник в поисках чего-либо, что могло бы сойти за бритвенные принадлежности.
– За мои деньги! – возмущенно ответила Обри.
Остин лукаво взглянул на нее, приподняв бровь.
– Это значит, что вы против лжи?
– Вы знаете, что это только часть ее.
Разъяренная, она распахнула гардероб, чтобы рассмотреть платья, которые Мэгги так заботливо уложила для нее вчера.
– Вам лучше выбрать дорожный наряд, – предупредил он. – Мы выедем в Саутридж, как только позавтракаем.
Обри упрямо решила выбрать изысканное платье из шелка и кружев цвета примулы, но здравый смысл победил. Она не решилась мешкать в этом отвратительном доме. Остин может заставить ее ехать в том, что она наденет, и она замерзнет до смерти. Она могла бы убить его, но такой смерти себе не желала. Она выбрала дорожный костюм из шерсти мериноса насыщенного золотого цвета, к которому могла одеть кокетливый шотландский чепец с перьями. На ее фоне он будет выглядеть сельским сквайром.
Мэгги вернулась вовремя, чтобы помочь хозяйке одеться. Остину она принесла свежую полотняную сорочку и вычищенные и отглаженные бриджи и сюртук. Челядь способна творить чудеса, а умение Джона раздобыть чистую одежду восходило ко времени похода в Португалию с Веллингтоном. Именно за эту исключительную способность он и произвел Джона из грумов в камердинеры.
Наконец-то одевшись респектабельно, Остин оглядел жену. Корсаж из мягкой шерсти подчеркивал крутые, четкие изгибы, но высокий воротник надежно защищал их от нескромного взгляда. Он удовлетворенно подумал, что уж если он не может к ним прикоснуться, то никто другой их даже не увидит. Золотые пряди обрамляли ее личико и шею, подчеркивая невинность черт, но во взгляде, которым она на него посмотрела, не было и тени наивности.
Улыбнувшись, Остин коснулся ее волос.
– Мне нравится ваша новая прическа. Ваше лицо стало лучше видно, а глаза кажутся еще больше.
Взбешенная, Обри встала как вкопанная, пока Остин открывал дверь, чтобы сопровождать ее. Она хотела разозлить, его, уязвить так, как он уязвил ее, но он переносил все ее колкости и шпильки с терпением и даже восхищением. Она не знала, злиться ей или перетерпеть.
Остин подал ей руку, и она осторожно приняла ее. Они играли на публику, и таким образом это было легче сделать. Рядом с Остином она могла пройти мимо перешептываний и взглядов гордо и с достоинством. Его сильная рука под ее пальцами придавала ей уверенности.
Внизу, как и боялась Обри, большинство гостей встретили их неприязненно. Остин приветствовал всех по именам. На его губах играла насмешливая улыбка, с которой он отвечал на заготовленные шпильки по поводу утренних событий.
– Да, могу вам это посоветовать, – ответил он на одну такую шуточку. – Всегда бейте вашу жену подушкой. Это интересно, полезно и вообще лучше. Не так ли, моя дорогая?
Ее застывшая улыбка сменилась озорной гримасой, когда ее глаза встретились со смеющимся взглядом Хита.
– О, конечно, мой дорогой, – шаловливо ответила она. – Каждого гуся нужно регулярно ощипывать.
Взрыв смеха, последовавший за этой колкостью, задал за столом общий тон, и впервые после смерти Луизы Остину позволили чувствовать себя удобно в компании равных. Это не было то общество, которое он бы предпочел, но суетливые гости Килларнона скоро разнесут рассказ об этом событии и заронят первые сомнения в его вине. Он не собирался доказывать свою невиновность, но и не показывал никаких признаков вины. Слухи питаются более интересными историями.
Однако он увел Обри с праздника с легкой неохотой. Килларнону хватило ума не показываться до их ухода, и Остин не собирался затягивать противостояние. Как только багаж Обри погрузили в ландо, на пассажиров набросили теплые шубы. Матильда уселась рядом с кучером, и Остин дал сигнал отправляться. Джон должен был догнать их позже, когда лошади отдохнут.
Лишенные аудитории, которую надо развлекать, они впали в молчание. Остин исподтишка поглядывал на жену, стараясь понять, что происходит в ее голове под задорной шляпкой, но был не ближе к истине, чем раньше. Он понимал причины ее гнева. Он поплатится головой, когда герцог узнает, что они снова вместе. Сделает ли это ее счастливее? Или разозлит еще больше? Она совершенно не выразила ни капли привязанности к нему. А были ли вообще у нее какие-то чувства к нему? Или они угасли, пока она была в Лондоне? Возможно, она научилась наслаждаться соблазнами, на которые так щедр Лондон. Как ему найти к ней подход?
Обри считала его молчание равнодушием. Он дал понять, что не позволит ей допускать ошибки, но зачем? Сейчас он не проявлял к ней никакого интереса, не задавал вопросов, даже не ругал за ее поведение. Он получал ее деньги и явно не интересовался ее обществом; почему лее он довел себя до изнеможения, чтобы только не дать другому завладеть ею? Его вопросы прошлой ночью давали только один ответ. Он хотел быть уверенным, что она носит его наследника, прежде чем освободить ее от брака по расчету.
Придя к такому заключению, она упрямо выпятила подбородок. Она не будет носить ребенка просто ради его родословной. Очень возможно, что она никогда не будет иметь детей. От мысли о воркующем малыше Пегги и паре очаровательных Адамсов на глаза у нее навернулись слезы. Ей захотелось узнать, остались ли Адриан и Эмили в Девоне, и увидит ли она когда-нибудь их и их детей. Однако она чувствовала себя больше на месте у Алвана и Пегги. А это значило присоединиться к семейному сборищу, включая сюда и ее отца, и разношерстных высокопоставленных родственников, где ей придется научиться быть послушной, чтобы ее допускали к племяннику.
Но по мере того, как карета двигалась вперед, неприятное чувство в желудке возвращалось, и новое подозрение постепенно вытеснило прежние безрадостные мысли Обри. Остин говорил ей, что он и Луиза не зачали ребенка за два года брака, что в сравнении с несколькими ночами давало очень мало шансов на успех. Алван и Пегги были женаты почти год, прежде чем Пегги забеременела. А одним из первых признаков ее беременности была утренняя тошнота. Так что ежевечернее недомогание Обри не могло быть тем, в чем ее подозревал Остин. Она не может быть беременной.
Но если это не так, тогда с ней что-то должно быть не в порядке. Обри отчаянно попыталась припомнить, когда в последний раз требовались подкладки, и не смогла. Последние месяцы были такими беспорядочными, что неудивительно, если бы месячные наступали нерегулярно, но тошнота подкатывала к горлу более чем регулярно.