по какой-то Парковой улице московского Измайлово, он и нашёл на тротуаре эту купюру в десять рублей. Ему и сейчас помнится, как пронзила его мысль о том несчастном, который обронил в темноте такие большие деньги. И как он будет страдать, обнаружив потерю. Как будет бегать по улицам в надежде отыскать пропавшую десятку… Нет! Душа Морозова кричала ему, что найденные десять рублей надо обязательно отнести в отделение, чтобы милиционеры отдали их владельцу.
И он отнёс. Как сейчас помнит то потрясение, с которым посмотрел на него сотрудник. Скоро в комнатку к ним сбежались другие милиционеры, а сотрудник пожал ему руку, обещая непременно отыскать хозяина десяти рублей. Морозов вышел, уже чувствуя неладное – ему стало понятно, что он сделал что-то не то. На улице он постоял в раздумьях и тут же зашёл в отделение снова, поэтому слышал, как хохотали милиционеры, называя его дураком,и как они делили эту десятку между собой. Но потом в отделение доставили молодую пару: это была Шурочка, которую пьяный супруг избил ведром.
Вёдра в то время были не лёгкие пластиковые, как теперь, а тяжёлые, из чёрного металла, покрытого эмалью. Морозов потом видел у Шурочки это ведро, - круглая, тoчёная деталь из светлого дерева на петле-ручке и тёмно-зелёная снаружи, отбитая во многих местах эмаль. Видел он и синяки от ударов у Шурочки на теле и на руках, которыми она закрывала голову.
Муж Шурочки, красивый, молодой и сильно пьяный мужчина, вину свою не осознавал и громко кричал матерную непотребщину до тех пор, пока его не увели. И тогда Морозов присел на лавку возле Шурочки, чтобы утешить. Присел, да так и не смог больше от неё отойти. Он потом ещё долго представлял, как она, избитая, рыдающая, бежала по тёмным улицам к телефoнной будке, чтобы вызвать милицию. Потому что мобильных телефонов раньше не было. И даже в квартирах не у всех были телефоны домашние.
У Шурочки, например, домашнего телефона не было. Как и квартиры, впрочем, потому что они жили в семейном общежитии – длинный-длинный коридор, а по обе его стороны – тринадцатиметровые комнатки без удобств (на одну семью). Удобства, - туалет с кабинками и большая общая кухня с газовыми плитами, - находились в конце этого широкого и гулкого коридора. Душевой не было. Мыться жильцы ходили по субботам в соседнюю баню, где им опять приходилось стоять в очереди.
И вот теперь супруга сказала Морозову, что пришло время «прочь». Сказала и со значением посмотрела на него. Потому, что он ей давно обещал: кoгда она поймёт, что дальше так жить нельзя, надо будет сказать ему только одно слово – «прочь».
Морозов хорошо помнил это, но промолчал, как всегда. Он вообще был молчалив,и близкие старались не донимать его разговорами. Что с писателя-фантаста возьмёшь? Он же всегда в творчėском процессе, всегда погружён в обдумывание своих миров.
Зато их сын Михаил переспросил, ещё не принимая слова матери:
– Прочь? Ты уверена, мама?
Как все мужчины-учёные, он был сосредоточен на своей работе, не слишком вникая в бытовые и психологические проблемы семьи. Морозов был убеждён, что сын даже не заметил увėличение пенсионного возраста в стране, не задумываясь ни о какой пенсии.
– Да, сынок, пришло время. Теперь уже окончательно. Больше тянуть невозможно, - подтвердила Шурочка и опять посмотрела на Морозова.
– Ну, - протянул Морозов и покосился на невестку. - Ты как, Галя?
– Я согласна, Пётр Гаврилыч. Если все так считают, – ответила невестка и перевела взгляд на детей.
– Да, мама, - ответила Леночка всё ещё гундявым от слёз голосом.
– Конечно, мама! – с энтузиазмом откликнулся Борька: ему было интересно.
– И потом, Гаврилыч, - опять заговорила Шурочка каким-то напряжённо-весёлым голосом. - Я чувствую, что здесь скоро начнётся глобальная атомная война. Я всегда толстею перед войнами,ты же знаешь. И посмотри, что творится со мной сейчас?
Для Морозова это был последний и решающий довод. Когда Шурочка говорила о своей внешности, а особенно о фигуре, с нею лучше было не спорить и соглашаться сразу.
– Тогда собирайтесь. Отправимся глубокой ночью, когда машин на дорогах станет меньше… И людей на улицах не будет, – сказал он и вышел из-за стола
В дверях кухни он обернулся и кивком позвал с собой сына, чтобы обсудить с ним маршрут.
Миша, уже поднимаясь, растерянно глянул на жену.
– Я жду тебя, будем отбирать вещи, – сказала ему Галя.
***
Галина Морозова хотела быть, как любимый актёр Тим Рот: социальные сети уже достали её.
Мучительно гоняясь за лайками, она словно и не жила даже, а только изучала: у кого сколько лайков и просмотров, гадала – «почему?» и «какие нужны тэги?» Опять смотрела, искала, пыталась понять о своих постах и тэгах «а почему не лайкают?» и «чего еще френдам надо?» Она расстраивалась, мучилась, становясь завистливой, злой и ожесточаясь всё больше.
Жить стало неинтересно и тоскливо. Α ведь она помнила то время, когда готовила cерию из шести вышивок для выставки и не сидела в соцсетях – у неё на это времени не было, ей это даже в голову не приходило. И она была счастлива! Счастлива своим увлечением, своим талантом, своей незаурядностью. Ей казалось тогда, что таких, как она – больше на свете нет. Теперь же ей стало понятно: таких как она – миллионы,и все считают себя уникальными.
К тому же сами соцсети были направлены на одно: продать людям свою рекламу и свои услуги по продвижению, чтобы выкачать из них побольше денег.
Потом она поняла или где-то прочитала, что соцсети намеренно задерживают просмотры постов «подходящих», по их мнению, пользователей – тех, которые могут у них купить рекламу. Это её чуть успокоило. Но покупать рекламу, для того, чтобы опубликовать фото своих вышивок? Нет, она еще к такому не готова. Да и денег, признаться, нет, чтобы рекламировать то, что никогда в жизни прибыли не принесёт.