Хотя и в меньшей степени, однако, можно примерно то же сказать об отношении автора к полякам, как населяющим Галицию, так и служащим в австрийской армии. Известно ведь, что многие поляки имели гораздо больше оснований сражаться против старой России, чем чехи; вот почему они не сдавались столь охотно в плен, как чехи. Подобные настроения остались Гашку совершенно непонятными; он рисует поляков обычно карикатурными чертами: пародирует их речь, утрирует недостатки и т. д. Так, следовательно, узкий провинциализм и некоторый национализм выступают в «Швейке» как его неотъемлемая черта. Черта эта, однако, не помешала нашему автору создать произведение, которое может быть во многих отношениях близким всем народам, ибо образ Швейка далеко выходит за пределы узко-национальных рамок и приобретает характер интернациональный и своим протестом против войны и «общечеловеческими» чертами, в высокой степени присущими этому образу.
Известно, что Гашек одно время был близок к анархистским настроениям. Его герой действительно представлен последовательно борющимся со всеми видами государственного на него воздействия. Основной и оригинальный прием, постоянно применяемый автором, заключается в том, что Швейк у него постоянно «играет роль»: читатель иногда долго не может понять, где же выступает актер, а где подлинный Швейк; и, может быть, абсолютно точную границу между одним и другим не провел сам автор, который не очень заботился об отделке своего произведения. Все критики сходятся, кажется, в том, что основная «игра» Швейка сводится к тому, чтобы «провести» государственный аппарат и, под видом абсолютной готовности ему помочь, фактически доводит до абсурда все мероприятия властей. Таким выступает Швейк уже в начальных главах своей эпопеи, когда он проявляет патриотический восторг в связи с опубликованием манифеста Франца Иосифа; таким же он представляется нам и в последующих главах, например в ряде сцен, описывающих его поведение в эшелоне, направляющемся на фронт. Черты, однако, «подлинного» лица, а не актера выступают в Швейке тогда, когда он решается скорее проглотить компрометирующую записку, чем выдать своего «хозяина» — поручика Лукаша. Такие же черты «подлинного» Швейка выступают и тогда, когда он, например, хочет помочь своему товарищу денщику Балоуну, этому великану-обжоре, и берет всю его «вину» на себя. В Швейке часто выступают доброта и наивность, в которых сам автор не дает возможности сомневаться. Можно даже сказать больше: неоднократно тут можно наблюдать черты автобиографические, тем более, что ряд из них повторяется и в других произведениях Гашка. Отсюда также понятно, что «глупость» и «идиотизм» — это лишь искусно применяемое Швейком оружие. Во взгляде на результаты применения этого своеобразного сатирического оружия между критиками нет согласия. Приемы, применяемые в этом случае Гашком, отличаются большой новизной и лишь частично основываются на старой чешской сатирической литературе. У Гашка чрезвычайно ярко выступает гротеск: каждое явление, незаметное для глаза поверхностного наблюдателя, он умел доводить до его «последних» границ, до абсурда; такова, например, абсолютная глупость полковника Шредера, такова же безграничная прожорливость денщика Балоуна или нелепое «патриотическое» воодушевление кадета Биглера. Умелое применение этого приема представляет собою лучшую и наиболее прочную заслугу эпопеи Гашка. Этим-то путем нашему автору и удалось наиболее ярко вскрыть разложение политического организма старой Австрии: достаточно вспомнить с этой точки зрения такие сцены, как посещение представительницами «общества дворянок» госпиталей, награждение медалями отличившихся на войне солдат или, наконец, беседу наследника австрийского престола с двумя летчиками, «сбившими русский аэроплан». Необходимо, однако, отметить, что при всех неоспоримых достоинствах прием этот легко может сойти за простую карикатуру; в этом его главная опасность, на что частично указывала уже чешская критика. Выступая с беспощадностью против явлений, несомненно того заслуживающих, и глубоко их охватывая, автор легко может увлечься и перейти к явно карикатурному изображению тех явлений жизни, которые сами по себе этого и не заслуживали или во всяком случае не играли в жизни столь заметной роли, чтобы им стоило уделять так много внимания. В общем, можно сказать, что Гашек с успехом вышел из этих больших стоявших перед ним трудностей. В основном, он главное острие своей сатиры направлял на явления действительно типические, которые того заслуживали; вот почему в его мастерском изложении, как уже отмечалось, подверглись беспощадному осмеянию все стороны австрийского государственного организма: бюрократия, суд, чиновники, офицеры и т. д. Эти черты произведения обеспечивают ему популярность еще надолго. В нем нет шаблонности, нет «улыбательной» сатиры, теряющейся в житейских мелочах. Одновременно приемы Гашка всегда неизменно позволяют ему проникать гораздо глубже, чем это достигают в карикатуре или в газетном фельетоне. При всем том, однако, в отдельных случаях и здесь Гашек отдал дань крайностям натуралистической школы. Он вводит в свое изложение ряд таких бытовых подробностей, которые мало помогают усвоению основной, достаточно глубокой идеи произведения, а скорее отвлекают внимание читателя в сторону, мешают ему должным образом воспринять эти главные мысли произведения Гашка. Противоречие, существующее между такими ультранатуралистическими сценами, с одной стороны, и глубоким восприятием основных явлений — с другой, не могло не отразиться и на общем построении произведения Гашка. Как в свое время Гоголь намеревался написать свои «Мертвые души» в трех частях, так и Гашек хотел в трех связанных между собою книгах дать картину тыла, фронта и плена. Однако, как и Гоголю, Гашку не удалось закончить свое произведение; возможно, что это произошло по сходным причинам, т. е., писатель сатирический прежде всего, он с трудом мог бы справиться с проблемой развития своих положительных идеалов; как и у Гоголя, у Гашка фактически оказалась выполненной целиком лишь первая часть, представляющая собою как бы своего рода эпопею разлагающегося тыла.
Связь между отдельными сценами романа нарушается вследствие вводимых длинных отступлений чисто-публицистического характера, например об институте денщиков, о роли вольноопределяющихся в старой австрийской армии; иногда длинные рассказы самого Швейка, несмотря на всю их занимательность, нарушают цельность впечатления. Читатель предпочел бы узнать все это непосредственно из самой эпопеи… Наконец, в связи с общей конструкцией «Швейка» написанное Ванеком его продолжение также оказывается далеко не всегда отвечающим основной манере изложения самого Гашка. Не говоря уже о придуманной очень искусственной развязке - описании того, как Швейк попадает в плен к русским, — основной тон изложения Ванека гораздо больше приближается к тем чертам поверхностного охвата преимущественно второстепенных явлений жизни, которого Гашку, благодаря его несравненному таланту, удалось в подавляющем большинстве случаев счастливо избегнуть.
Но несмотря на свою незаконченность и противоречие в отделке некоторых деталей, «эпопея» Гашка продолжает оставаться крупнейшим произведением, своего рода чешским «Дон-Кихотом».
В произведении этом схвачены некоторые наиболее существенные черты действительности эпохи мировой войны и всеобщего кризиса капитализма. Благодаря своему несравненному таланту, Гашек сумел вскрыть целый ряд явлений, которые характерны были далеко не для одной старой Австрии, но и для других капиталистических стран: разложение армии, беспомощность правящих классов перед надвигающимися грозными событиями, бездарность военачальников и чиновников, весь сложный и запутанный механизм полицейско-бюрократического строя. Эти черты «эпопеи» Гашка обеспечивают ей надолго прочный успех и делают ее одним из значительнейших явлений в мировой литературе послевоенного периода.
Примечания
1
В 1848 г. австрийский фельдмаршал Радецкий, яркий представитель европейской реакции, подавил революцию в Милане и разбил итальянские войска при Кустоцце.
2
Сыскного отделения.
3
Кадетами в австрийской армии называли молодых людей, имевших по своему образованию право на младший офицерский чин, но официально еще не произведенных в офицеры. Они пользовались некоторыми правами офицеров (носили офицерскую кокарду, могли посещать офицерское собрание и т. п.) и исполняли отдельные обязанности младших офицеров в роте. Прим. перев.
4
Поражение, неудача.
5