возговорит славный тихий Дон:
Уж как-то мне все мутну не быть,
Распустил я своих ясных соколов…».
Опять властное чувство тоски по родине погнуло казаков книзу – замолкли.
– Ну? – спросил Степан. – Что ж?
– Погодь, батька, – насмешливо сказал Ивашка Поп, – дай казакам слезу пустить.
– Вы уж в голос тада, чего ж молчком-то?
Несколько оживились… Большинство, особенно молодые, с нетерпением смотрели на Степана. Тот ровно не замечал этих взглядов.
– Добре ли укусили, казаки? – спросил он.
– Добре, батько! – гаркнули. И ждали чего-то еще. А батька все никак не замечал этого их нетерпения.
– Не томи, батька, – сказал негромко Иван Черно-ярец, – а то сейчас правда заревут.
Степан поставил порожнюю тару, вытер усы… Полез вроде за трубкой. И вдруг встал, сорвал шапку и ударил ею о землю.
Это было то, чего ждали.
Далеко прокатился над водой мощный, радостный вскрик захмелевшей ватаги. Разом вскочили… Бандуристы, сколько их было, сели в ряд, ударили по струнам. И пошла родная… Плясали все. Свистели, ревели, улюлюкали… Образовался огромный круг. В середине круга стоял атаман.
Земля вздрагивала: чайки, кружившие у берега, шарахнули ввысь в стороны.
А солнце опять уходило. И быстро подвигались сумерки.
Праздник размахнулся вширь: завихрения его образовывались вокруг костров. У одного костра к Степану волокли пленных, он их подталкивал в круг: они должны были плясать. Под казачью музыку. Они плясали. С казаками вперемешку. Казаки от души старались, показывая, как надо – по-казачьи. У толстого персидского купца никак не получалось вприсядку. Два казака схватили его за руки и сажали на землю и рывком поднимали. С купца – пот градом.
– Давай, тезик! Шевелись, ядрена мать!..
– Оп-па! Геть! Оп-па! Геть! Ах, гарно танцует, собачий сын!
А вот группа молодых и старых затеяли прыгать через костер. Голые. Мочили водой только голову и бороду. Больше нигде. Пахло паленым.
«Бедный еж» набрел на эту группу.
– Ммх!.. Скусно пахнет! – И тоже стал снимать с себя кафтан. – Дай я свой подвялю.
Его прогнали. И он пошел и опять запел:
«Ох,
Бедный еж!..»
К Степану пришло состояние, когда не хочется больше никого видеть. Он выпил еще чару и пошел к стругам.
Его догнала персиянка. Сзади, поодаль, маячила ее нянька.
– Ну? – спросил Степан не оборачиваясь; он узнал ее легкие шаги. – Наплясалась?
Подошли к воде. Степан ополоснул лицо… Потом стоял, задумавшись. Смотрел вдаль, в сумрак.
Тихо плескались у ног волны; гудел за спиной пьяный лагерь; переговаривались на стругах караульные. Огни смоляных факелов на бортах струились в темную воду, дрожали.
Долго стоял Степан неподвижно.
Какие-то далекие, нездешние мысли опять овладели им.
Персиянка притронулась к нему: она, видно, замерзла. Степан обернулся.
– Озябла? Эх, котенок заморский. – Погладил княжну по голове. Развернул за плечо, подтолкнул: – Иди спать.
Долго еще колобродил лагерь. Но все тише и тише становился гул, все глуше. Только крепкие головы не угорели вконец; там и здесь у затухающих костров торчали небольшие группы казаков.
Вдруг со стороны стругов раздался отчаянный женский вскрик. Он повторился трижды. На стружке с шатром, где находились молодая персиянка со своей нянькой, заметались тени. Громко всплеснула вода – кого-то, кажется, сбросили. И еще раз громко закричала молодая женщина…
Степан проснулся, как от толчка… Вскочил, пошарил рукой саблю и как был, в чулках, шароварах и нательной рубахе, так и выскочил из шатра.
– Там чего-то, – сказал караульный, вглядываясь во тьму. – Не разберешь… Кого-то, однако, пришшучили.
Степан, минуя сходню, махнул из стружка в воду, вышел на берег и побежал.
К стружку пленниц бежал с другой стороны Иван Черноярец.
При их приближении мужская фигура на стружке метнулась к носу… Кто-то помедлил, всматриваясь в ту сторону, откуда бежал Степан, должно быть, узнал его, прыгнул в воду и поплыл, сильно загребая руками. Когда вбежал на струг Иван, а чуть позже Степан, пловец был уже далеко.
У входа в шатер стояла персиянка, придерживала рукой разорванную на груди рубаху, плакала.
– Кто? – спросил Степан Черноярца.
– А дьявол его знает… темно, – ответил Иван и незаметно сунул за пазуху пистоль.
– Дай пистоль.
– Нету.
Степан вырвал у есаула из-за пояса дротик и сильно метнул в далекого пловца. Дротик тонко просвистел и с коротким, сочным звуком – вода точно сглотнула его – упал, не долетев. Пловец – слышно – наддал. Степан сгоряча начал было рвать с себя рубаху. Иван остановил:
– Ты что, сдурел? Он сейчас выплывет – ив кусты: а там его до второго Христа искать будешь.
Подошла сзади княжна, стала говорить что-то. Потащила Степана к борту…
– Чего?.. – не понимал тот.
– Ге!.. – воскликнул Иван. – Старушку-то он, наверно, того – скинул! Он ее туды? – громко спросил он княжну; та уставилась на него. Иван плюнул и пошел в шатер. – Ну да! – крикнул оттуда. – Старушку торнул – нету. – Вышел из шатра, крикнул караульному на соседнем струге: – Ну-ка, кто там?!.. Спрыгни, пошарь старушку.
Караульный разболокся, прыгнул в воду. Некоторое время пыхтел, нырял, потом крикнул:
– Вот она!
– Живая?
– Ково тут!.. Он ее, видно, зашиб ишшо до этого – вся башка в крове, липкая.
Степан мучительно соображал, кто мог быть тот пловец.
– Фролка! – сказал он.
– Минаев?
– Ну-ка… как тебя? – перегнулся Степан через борт.
– Пашка. Хоперсхий.
– Дуй до Фрола Минаева. Позови суды.
– А эту-то куды?
– Оттолкни – пусть плывет.
Персиянка тронула Черноярца и стала знаками показывать, чтобы старуху подняли.
– Иди отсудова! – зашипел тот и замахнулся. – Тебя бы туды надо… змею черную.
Караульный побежал к есаульскому стругу.
– Потеряли есаула, – горько и зло вздохнул Иван. – Твою мать-то…
– На дне морском найду, гада, – сказал Степан. – Живому ему не быть.
– Может, она его сама сблазнила, сучка, – заметил Иван. – Чего горячку-то пороть?
– Я видал, как он на нее смотрит.
– Прокидаемся есаулами…
– Срублю! – рявкнул Степан. – Сказал срублю – срублю! Не встревай!
– Руби! – тоже повысил голос Иван. – А то у нас их шибко много, есаулов, девать некуда! Руби всех подряд, кто на ее глянет. И я глядел – у меня тоже глаза во лбу.
Степан уставился на него.
– Не наводи на грех, Иван. Добром говорю…
– Черт бешеный, – негромко сказал Иван и пошел со струга.
На дороге встретил посыльного.
– Ну?
– Нету Фрола, – сказал посыльный.
Степан сидел в шатре, подогнув под себя ногу. Курил. Вошли Стырь и Ивашка Поп. Они не проспались, их покачивало.
– На огонек, батька, – сказал Поп.
– Сидай, – пригласил Степан.
– Эххе, – вздохнул Стырь. – Какой я сон видал, Тимофеич!..
– Запомни его: старухе потом расскажешь, –