это сделал Кант с причинностью, чем делать абсурдное утверждение, что причина появления, как и ощущения органа чувств, лежит в субъекте.
Я сказал: Шопенгауэр отрицал истину сознанием. Каждый судит сам за себя. Четвероякий корень 76 следует читать:
То, что эти ощущения органов чувств, даже если предположить, что внешние причины стимулируют их, тем не менее, не могут иметь никакого сходства с природой последних – сахар не сладок, роза не красна – уже было подробно и тщательно объяснено Локком. Но тот факт, что они вообще должны иметь только внешнюю причину, основан на законе, чье происхождение явно лежит в нас, в нашем мозгу, и поэтому в конечном итоге является не менее субъективным, чем само ощущение.
Какая явная софистика и преднамеренная путаница! Закон причинности основан только на восприятии самой действенной вещи, а не на ее эффективности, которая существовала бы и без субъекта. Закон причинности таков
Закон причинности – это лишь формальное выражение для необходимой, неизменной, всегда неизменной процедуры понимания: искать то, что изменяет орган чувств. Только рефлексивный разум на основе общей причинности связывает изменение органа чувств как следствие с тем, что вызвало его как причину; то есть он приводит реальное воздействие одной вещи на другую в причинно-следственную связь, совершенно независимую от субъекта.
Поэтому формальная причинно-следственная связь всегда чисто субъективна (без субъекта нет связи причины и следствия), но не реальная динамическая связь, на которой она основана.
Насколько несомненно, что без закона причинности я никогда не пришел бы к восприятию – из чего Шопенгауэр совершенно справедливо заключил его априорность, – настолько же несомненно, что понимание никогда не могло бы вступить в действие без внешнего воздействия, из чего я с тем же полным правом заключаю, что действенность вещей, то есть их сила, не зависит от субъекта.
Давайте теперь рассмотрим последнюю связь, которую устанавливает разум. Это касается сути.
Мы должны были мыслить материю, форму понимания, как пространство и настоящее, под образом точки. Это только способность объективировать, сделать ощутимой, точно и достоверно конкретную действенность вещи в себе. Поскольку различные действенности вещей, в той мере, в какой они должны стать для нас объектами восприятия, должны без исключения перетекать в эту единую форму понимания, материя становится идеальным субстратом всех вещей. Благодаря этому разум получает многообразные подобия, которые он связывает в единую субстанцию, из которой все способы действия являются лишь случайностями.
В этом направлении разум связывает вещи настолько строго и без исключений, что даже вещи сами по себе, которые могут быть вынуждены лишь неожиданно произвести слабое впечатление на наши чувства, сразу же становятся для нас существенными, как, например, чистый азот, о существовании которого можно было бы только догадываться, поскольку он не способен ни дышать, ни гореть.
Только на основе этой идеальной связи мы приходим к концепции целостного мира; ведь с ее помощью мы также объективируем все те впечатления, которые интеллект не может облечь в свои формы, пространство и материю, такие как звуки, запахи, бесцветные газы и т. д. Эта связь не опасна, пока я осознаю, что это идеальная связь.
Эта связь не представляет опасности, пока я осознаю, что это идеальная связь. Если принять его за реальность, то возникает неуклюжий и тем самым трансцендентный материализм, практическую пользу которого я признаю в своей работе, но которому неумолимо нужно показать дверь в теоретической области. Шопенгауэр то отводил от него руку, то дружески протягивал ее ему, в зависимости от того, помещал ли он в своей прискорбной одиссее материю в субъект, или в объект, или в вещь в себе, или между тем и другим. Мы не были виновны в этой неудачной полумере.
Что же можно вывести из единства субстанции, этой идеальной связи, возникшей на основе формы понимания материи? В крайнем случае, что объективирующие силы в определенном смысле консубстанциональны и вместе образуют коллективное единство. Из природы субстанции, которая есть только единство, нечто соответствующее этой природе может быть извлечено только как определение различных способов действия тел, которые ей противостоят, подобно тому как сущность времени есть последовательность, потому что в реальном развитии вещей существует последовательность, а пространство должно иметь три измерения, потому что каждая сила распространяется в трех направлениях. Но что всегда считалось неотделимым от материи? Стойкость, т.е. то, что не лежит в нем, качество, выведенное не из него, а из действенности некоторых вещей эмпирическим путем.
Таким образом, мы видим, как Кант выводит постоянство субстанции не из нее самой, а из априорного времени, а Шопенгауэр призывает на помощь пространство:
Жесткая неподвижность пространства, которая предстает как постоянство вещества.
Но на самом деле он выводит его из причинности, который он для этого самым произвольным образом отождествляет с материей и помещает сущность этой сущности в свою очередь (но только до тех пор, пока он хочет доказать постоянство субстанции как априорно определенное) в интимный союз пространства и времени.
Внутреннее единство пространства и времени, причинность, материя, реальность – это, таким образом, Одно, и субъективным коррелятом этого Одного является разум.
(Мир как воля и представление. I. 561.) Как самые разные термины здесь объединены! Как говорил Гамлет: слова, слова, слова! Истина заключается в том, что постоянство субстанции не может быть доказано априори. В реальной сфере идеальной связи субстанций противостоит коллективное единство мира,
происхождение и преходящесть которого (именно то, что отрицается в принципе постоянства субстанции) я доказал в своей философии.
Поскольку Шопенгауэр не признавал динамической связи вещей, независимой от субъекта, а знал только идеальную причинно-следственную связь, он также впал в грубую ошибку, насильственно удалив из причинно-следственной связи природные силы, которым он приписывал реальность.
Понятно, что все изменения в мире могут происходить только под действием сил. Но если, как утверждает Шопенгауэр, силы не могут войти в мир видимости, то как они могут вызвать в нем изменения? Он очень спокойно разрешает трудности.
Индивидуальное изменение всегда имеет в качестве своей причины столь же индивидуальное изменение, но не силу, выражением которой оно является.
(Мир как воля и представление. I. 155.)
Природная сила сама по себе не подвержена причинности; но именно она придает любой причине причинность, т.е. способность действовать.
(Этика 47.)
Что здесь делает Шопенгауэр? Между природной силой и эффектом он помещает непонятную третью вещь, нечто совершенно отличное от природной силы.
Это то же самое, как если бы убийца сказал: «Это не моя сила совершила убийство». Это то же самое, как если бы убийца сказал: «Не моя сила убила, а проявление моей силы».
Шопенгауэр заходит так далеко, что хвастается этим абсурдным различием.
Путаница между природной силой и причиной столь же часта, сколь и губительна для ясности мышления. Даже кажется, что до меня эти понятия никогда не разделялись в чистом виде, как бы это ни было необходимо.
(О четверояком корне достаточного основания. 45.)
Истина заключается в том, что вещи сами по себе, без воображаемого посредника, действуют друг на друга, и эта их действенность может быть признана субъектом только в силу идеальной причинности. Только по отношению к субъекту действующая сила называется причиной, а состояние другой силы, вызванное ею, – следствием.
Разделение причин на: Причины в более узком смысле, стимулы и мотивы не совсем корректны. Шопенгауэр говорит:
Истинное и существенное различие между неорганическим телом, растением и животным основано на трех различных формах причинности: причина в самом узком смысле, стимул и мотив.
(О четверояком корне достаточного основания. 45.)
Причина в самом узком смысле – это то, согласно чему изменения происходят исключительно в неорганической сфере, то есть те эффекты, которые являются предметом механики, физики и
химии. Только в этом случае действует третий основной закон Ньютона: эффект и контрэффект равны друг другу.
(О четверояком корне достаточного основания. 46.)
Второй формой причинности является стимул: он доминирует над органической жизнью как таковой, то есть жизнью растений,