Уцелевшие басмачи поскакали по пустыне к границе.
Вдруг наперерез им выехал кавалерийский разъезд пограничников. Навстречу басмачам засвистели пули.
Из двадцати человек только три проскочили за границу. Один из них вел на поводу коня, к которому был привязан Джура.
К вечеру басмачи подъехали к юртам, расположенным в горах Китайского Сарыкола. Посреди юрт белела большая нарядная палатка.
Старший басмач Боа, кряхтя, слез с лошади и пошел пешком в знак уважения к хозяину палатки.
— О уважаемый, о курбаши! — закричал он. — Выйди, почтенный, и посмотри на злодея, перестрелявшего половину нашего отряда!
Палатка распахнулась, и из нее вышел рослый человек в расшитом халате, с маузером на боку.
— Курбаши, курбаши! — закричали прибывшие. — Измена! Наш отряд наткнулся на засаду. Прикажи выдавить пленнику глаза и по капле выпустить его кровь, пока он не назовет имя изменника, предупредившего Козубая.
Курбаши пристально посмотрел на Джуру и невольно попятился.
Взгляд Джуры только на одно мгновение остановился на нем. Он сделал невероятное усилие, разорвал веревки и, выхватив у соседнего всадника нож, с криком: «Тагай!» — спрыгнул с лошади.
Басмачи бросились на Джуру, чтобы снова связать его. Джура вырывался, разбрасывая наседавших на него врагов. Он пытался броситься на Тагая, но его удерживали.
— Где Зейнеб? — исступленно кричал он.
На шум из палатки вышли еще двое. В одном из них изумленный Джура узнал Кзицкого, другой был Шараф.
— Ты изменил мне! — злобно сказал Тагай Кзицкому. — Ты обещал отвести джигитов в сторону, а видишь, мой отряд попал в засаду и славный Юсуф убит!
— Клянусь! Верь мне! — ударил себя в грудь Кзицкий, подражая манерам и тону Тагая. Кзицкий тяжело дышал и дрожащей рукой расстегивал кобуру. — Все было сделано, как мы условились: Максимову я сообщил неверные сведения. Но ведь я сам сидел в арестантской. Если бы Шараф не подслушал моего разговора с Максимовым и не выпустил меня, я сам был бы трупом сейчас!
Джура плюнул Кзицкому в лицо.
Кзицкий в бешенстве выхватил револьвер.
— Убей, убей его! Это не человек, это Джура, дьявол! Смерть шайтану! — вопили исступленные басмачи.
— Нет! — сказал Тагай сердито. — Этот человек должен знать, где фирман Ага-хана. Убить его еще успеем. Кроме того, у меня с ним давние счеты. Где фирман? — обратился он к Джуре. — Отвечай, если хочешь жить!
Джура не удостоил Тагая ответом и с криком: «Где Зейнеб?» — ударил стоявшего вблизи басмача ногой в живот.
На другой день Джуру привязали к коню и повезли в горы. Его сопровождал Шараф с пятью басмачами.
— Убийцу везем, важного преступника, — отвечал Шараф на вопросы встречных.
Ехали несколько дней. Горы сменялись предгорьями, предгорья — каменистыми полупустынями. Наконец перед ними в ущелье показался кишлак.
Джура ехал и оглядывался, не бежит ли за ними Тэке.
— Собаку ждешь? Застрелили ее в Маркан-Су. И тебе скоро конец, — насмешливо говорил Шараф, ударяя Джуру нагайкой.
— Убивайте скорее, — говорил Джура, но не кричал и не стонал.
— Успеешь умереть, тебя еще Кипчакбай допрашивать будет. А пока посидишь в тюрьме, как убийца. — И Шараф стегал Джуру нагайкой, в конец которой была вплетена проволока.
К вечеру они достигли большого кишлака. На краю его высились большие бугры — мусорные кучи. Оттуда доносился собачий лай: там жили десятки собак. Местные жители называли эти бугры «собачьи холмы».
— Сюда, сюда! — закричал всадник, помощник Шарафа, ехавший впереди.
Всадники подъехали к мусорным кучам и ссадили Джуру с коня. Обвязав веревкой, басмачи спустили его в зловонную яму и накрыли сверху решеткой. В яме был сумрак, но Джура заметил в ней еще двух человек.
СЕВЕРНАЯ ДОРОГА НЕБЕСНЫХ ГОР
I
Перестал дуть суетливый западный ветер, спутник лета. Его сменил северный ветер. Он кружил одинокие снежинки в воздухе, чтобы швырнуть их в лицо путникам.
Одинокий, бездомный странник, тяжело опираясь на палку, плелся среди гор по каменистой тропинке близ Тянь-Шань-Пе-Лу — северной дороги Небесных гор. Он не окидывал гордым взором снежные вершины и мглистые дали, а понуро смотрел вниз, чтобы не ушибить больных ног о камни. Лишения и страдания согнули его шею.
— Плохо стало жить… Вай, вай, плохо!
Иногда странник останавливался, тяжело вздыхая, задумывался и подолгу стоял, опершись на палку, пока порыв ветра или крик птицы не возвращал его к действительности.
Тогда он вздрагивал, дергаясь всем телом, и, вжимая голову в плечи, испуганно озирался по сторонам.
Вот уже несколько дней, как его преследовал волк. Думая, что волк спрятался в засаде, странник далеко обходил подозрительные камни, сворачивал с тропинки и даже карабкался на кручи.
Страшно идти одному в горах, когда тени орлов скользят по земле и непонятные звуки доносятся с гор, наполняя сердце ужасом, а сзади идет волк, чтобы съесть выбившегося из сил странника.
Иногда он забывал о волке и тихо плелся по тропинке в глубь гор, где, как застывшие морские валы, громоздились острые вершины. Но стоило страннику услышать шорох, и он снова спешил.
Уже перед самыми сумерками проголодавшийся странник вышел из горных теснин в широкое ущелье и свернул в сторону, к подножиям гор, покрытых чахлой, высохшей к осени травой. Подойдя к роднику, он наклонился и начал что-то искать. Потом опустился на колени, вынул нож и откопал корень «гусиной травы». Очистив корень, он начал медленно его жевать, устремив слезящиеся глаза к горам и не замечая их.
Потом он разыскал хармлык. На его кустах было немного сладко-соленых ягод.
Странник сварил ягоды в чимгане — медном кувшинчике, единственной своей посуде. Вынув из-за пояса ложку, он не спеша поел. Раньше в пути он варил еще болтушку из крапивы и щавеля, но осень и высокие горы лишили его этой вкусной пищи.
Вблизи родника стояла древняя конусовидная кибитка. В ней старик расположился на отдых. Ночью совсем близко раздался тоскливый волчий вой. Одинокий старый волк сидел на склоне горы и выл от голода. Он не мог уже охотиться и день за днем плелся за человеком в надежде, что человек умрет и он съест его труп.
Странник сидел, прижавшись к задней стенке круглой кибитки, и, обхватив руками колени, положил на них голову. Так он сидел, пока рассвет не придал ему смелости. Утром он снова тронулся в путь.
Так день за днем шел старик. Трудно было идти по узким ущельям, дно которых было усыпано валунами и осколками камней.