Читать интересную книгу Слово — письмо — литература - Борис Дубин

Вместо этого сегодняшняя российская интеллигенция и ее представители, претендующие на лидерские места, лишь реагируют на ситуацию, сложившуюся как бы помимо них. Эта вторичность, несамостоятельность и принимает форму чисто негативной идентификации, когда группа определяет себя через отрицание и консолидируется вокруг «образа врага». Собственная нереализованность, подозрительность и агрессивность проникают в интерпретацию противника и переносятся на его вымышленную, сконструированную фигуру. Так реальная, главная и по-прежнему нерешенная сегодня проблема элиты (элит) российского общества подменяется «тенью» массовой культуры. Подобное «ложное опознание» позволяет претендентам на лидерство вернуться к привычному для них определению ситуации и апробированной функции хранителей.

Кроме того, у истеблишмента — и вчерашнего, и сегодняшнего — в принципе нет прямой связи с наиболее активными, «поисковыми» слоями публики: «первыми» зрителями, слушателями, читателями. Вот они-то как раз ориентируются на реальных лидеров, продуктивную элиту, «гамбургский счет». Истеблишмент же поддерживает свой статус тем, что утверждает репутации и задает правила. Создавать новые языки культуры, новые смыслы и новую публику для них — просто не его дело. Он воздействует лишь на более пассивные слои аудитории, далекие от зон проблематичности, неопределенности, смыслотворчества в культуре, а ориентирующиеся только на уже одобренное, признанное, устоявшееся (это публика переизданий, ищущая «избранного»).

Характерно, что в современной российской культуре, например, сошла на нет основная социальная форма создания литературного события в новейшее время — журнал, как продуманное собрание современных текстов вместе с особой точкой зрения на литературу, культуру, общество, которые поступают к публике, оспориваются, меняются или поддерживаются в календарном ритме, в границах актуального настоящего. Вместе с тем без выработки новой оптики, альтернативных рамок понимания, без внесения новых точек зрения на искусство, культуру, мир в целом чисто количественное прибавление событий, текстов, имен теряет осмысленность, начинает раздражать, отвращать даже профессиональную публику: всего как бы становится «слишком много». Наконец, в сегодняшней ситуации явно отсутствует, может быть, самая важная форма самоосуществления элиты: постановка проблем. Крайне редко найдешь сборник статей или номер журнала, объединенный именно проблемой, а не посвященный той или иной фигуре или эпохе.

В принципе истеблишмент всегда занят собственным сплочением (основные формы его коллективной жизни сегодня — презентация и премия) и действиями на границах собственно культурного поля, менеджментом культуры — связями институтов культурного воспроизводства с «внешними» подсистемами и контекстами (структурами федеральной и местной власти, фондами и меценатами в стране и за рубежом). В условиях нынешнего кризиса все эти направления деятельности — и само существование культурного истеблишмента — оказываются под вопросом. Одновременно сужается возможность любых некоммерческих инициатив, в частности — закрываются небольшие издательства, журналы, газеты, сокращаются штаты и оплата их труда, из-за невозможности покупать авторские права сворачивается переводческая деятельность современных писателей и ученых. Все эти факторы, как можно предполагать, будут действовать в сторону дальнейшей массовизации культурного производства для коммерческих институций и его классикализации — для государственных учреждений (в 1997 г. 47 % книг по названиям и 75 % по экземплярам были выпущены в России частными издательствами). Институты и того и другого типа будут, вероятно, сокращаться по числу и укрупняться по объемам выпуска продукции.

Как бы там ни было, можно говорить о завершении в России очередного этапа скоростной модернизации сверху, об уходе со сцены всего слоя ее протагонистов и агентов, ретрансляторов их идей, слоев первичной поддержки. То, что среди осей социального самоопределения и символического размежевания сегодня в стране преобладают половая и возрастная, означает как бы естественный порядок социального движения и воспроизводства, но вместе с тем указывает на бедность социального устройства, маломощность интеллектуальных слоев и более активных групп социума, хрупкость в нем структурных начал динамики, рынка, гражданского общества. Символы инновации («реформ», «демократии», жизненного успеха) не доминируют сегодня ни в одном групповом самоопределении и не поддерживаются ни одной авторитетной группой в качестве непременных и «своих». В обществе преобладает желание стабильности, преобладают либо негативные модели идентификации (антивласть, антибогатство и т. д.), либо ироническое пародирование достижительских ценностей даже молодыми и добившимися успеха деятелями массмедиа (типа «Старых песен о главном»).

Традиционно интеллигенция периода сдвигов (1860-х гг., пореволюционных лет, периода «оттепели») была ориентирована на молодежь, сегодня интеллектуальные лидеры образованного слоя обращаются к пожилым. А это значит, что советская интеллигенция, как она сложилась к середине 1930-х, трансформировалась в конце 1950-х — начале 1960-х гг. и существовала на протяжении активной жизни одного поколения в 1960–1970-х гг., за этими пределами (то есть поверх возрастных рамок, в качестве универсального образца) оказалась не воспроизводима. Она — феномен, исторически ограниченный. Как система взглядов и вкусов, как образ жизни она уходит вместе с поколением, их выдвинувшим и поддерживавшим, и со всей социальной рамкой закрытого общества, в котором сложилась и к которому привыкла.

1998

Культурная репродукция и культурная динамика в России 1990-х годов[*]

Основной материал, положенный в основу статьи, — данные государственной статистики и опросов ВЦИОМ за последнее десятилетие и оценки экспертов[333]. Однако по направленности она не столько описательная, сколько аналитическая и относится к деятельности креативных групп и репродуктивных подсистем (институтов) современного российского общества.

Культурная ситуация: институты и лидеры

Общую рамку, контекст для активности населения, его основных контингентов в сфере восприятия культурных образцов составляют, среди прочего, некоторые процессы общесоциального плана. Применительно к 1990-м гг. ограничусь из них тремя.

Распад советской государственной системы организации культурного тиражирования и распределения. В данном случае я имею в виду социализирующие и репродуктивные институты советского и постсоветского общества: среднюю школу, книгоиздательскую систему, т. н. учреждения культуры — библиотеки, театры, музеи (см. табл. 1, для сравнения приводятся данные по доперестроечному 1985 г.).

Таблица 1[334]

Говоря о распаде, я вовсе не хочу сказать, что общее количество тех или иных из соответствующих учреждений и ведомств либо число их работников обязательно и резко сократились (к примеру, численность средних дневных школ и учителей в них за 1990-е гг. практически не изменилась, а число театров и музеев на протяжении этих же лет, как видно из таблицы 1, наоборот, даже заметно выросло). Речь идет о падении их авторитета у значительной части населения, об утрате ими как институтами широких кругов заинтересованной и подготовленной публики. Так, согласно данным мониторингов ВЦИОМ 1993–1997 гг., доля тех, кто стал за последнее время, по их оценкам, реже бывать в театрах, музеях, библиотеках, от опроса к опросу продолжает оставаться максимальной именно среди более молодых россиян (до 29 лет); людей с высшим образованием; жителей Москвы и самых крупных городов; учащихся (студентов) и специалистов с высшим образованием. Важно отметить, что «стоячая волна» подобных негативных оценок воспроизводит не только результат воздействия различных неблагоприятных социальных, экономических и т. п. обстоятельств (так сказать, оперативный опыт), но и стабильную установку на понижение активности в обозначенных областях (то есть культурный стандарт с определенным расчетом на перспективу). Причем демонстрируют подобный автостереотип в ситуации опроса (ролевого взаимодействия, диалога) как раз наиболее образованные, квалифицированные группы, потенциально активные в сфере культуры. А это уже связано с двумя другими социальными процессами, о которых теперь и пойдет речь.

Изменение роли образованных слоев в российском обществе на протяжении последних семи-восьми лет. Дело здесь не ограничивается простым снижением культурной активности данной группы (например, падением ее интереса к музыке, театру, чтению, массовизацией вкусов, о чем речь пойдет дальше). Главное, видимо, в другом — в утрате интеллигенцией, «образованными» своего, казавшегося долгое время монопольным, места в обществе, устойчивого социального статуса и лидерского самоощущения в культуре, в потере привычных социальных партнеров и оппонентов, а отсюда — в растущем недоверии и равнодушии к современности (характерны высказывания типа «Это не мое время», «Нас обокрали, обманули»), в спаде креативного потенциала, самого импульса к смысловому поиску и культуротворчеству, укреплении ностальгических настроений и рутинных культурных практик. Это, в свою очередь, во многом влечет за собой дальнейшее падение значимости и привлекательности — особенно для наиболее молодых, социально активных групп — тех идей, представлений, конкретных имен и образцов (всей огосударствленной и классикализированной идеологии «высокой культуры»), которые раньше связывались с интеллигенцией в более широких кругах общества. Сегодня — и это особенно ощутимо в сравнении с концом 1980-х — самым началом 1990-х гг. — можно говорить о крайней раздробленности и разрыхленности самого образованного слоя, а также о сокращении дистанций между прежними слоями социума (прежде всего — по оси образования, цивилизованности, образа жизни), о потере символами более высоких слоев и статусных групп своей вчерашней и позавчерашней престижности, притягательности для слоев более низких, о снижении привлекательности «центра» — для «периферии» общества.