Визирь побежал выполнять повеление, и, когда три ковра легли для осмотра, девушка осмотрела каждый из них.
«Узор мой тоньше, чем на первом, — сказала она. — Мой ковер имеет больше узелков на радж, чем второй. И ни один из этих ковров не поет глазу, уху или сердцу, как мой!»
Шах не ответил, потому что не видел, чем можно возразить. А девушка быстро добавила: «Тем не менее я согласна стать твоей женой, но с одним условием. Освободи этого человека от своей власти, потому что он едва не отдал за меня жизнь».
Шах был готов согласиться, но мудрая женщина вмешалась.
«Великий шах, я прошу твоей милости, — сказала она. — Даруй этим рабам их свободу, ибо они жертвуют собой друг ради друга и уже стали легендой».
«Если это правда, я никогда не видел два таких чуда в один день, — воскликнул шах. — Почему я должен их отпускать?»
Голосом власти женщина сказала: «Потому что их запомнят навек — и твое великодушие тоже признают века спустя».
Шах очень заботился о своей славе. Девушке он сказал: «Я отпускаю тебя, ибо ты достигла того, что я повелел. Твой ковер прекрасней всех, какими я владею».
Юноше он сказал: «Дарю ее тебе, ибо ты отдал свою кровь за нее».
Шах задал им свадебный пир, длившийся три дня и три ночи, и они поженились на ковре, связавшем их воедино. Его золотые птицы пели им, пока девушка давала свое согласие, ибо нашла льва сердцем. И двое бывших узников служили друг другу утешением и нежностью до конца своих дней.
БЛАГОДАРНОСТИ
Этой книги не было бы в ее теперешнем виде, если б не неослабная помощь моего отца, Ахмада Амирезвани, и моей второй матери, Фирузе Фирузфар Амирезвани. Во время трех моих поездок в Иран за материалом для этой книги они возили меня по всей стране, к историческим местам и гробницам, поддерживали меня, пока я делала заметки и шныряла вокруг, и отвечали на мои бесконечные вопросы. Я многим обязана их терпению и любви.
Я хотела бы также поблагодарить моих верных читательниц: Джанис Кук Ньюмен, Рози Рули-Аткинс, Бонни Уотч и Стеф Пейне — и мою давнюю приятельницу, рассказчицу Рут Холперн, пролившую свет на искусство рассказывания историй.
Велик мой долг писательнице Сандре Скофилд, которую я встретила в общине писателей Скво-Вэлли. Прирожденная учительница, Сандра обогащала меня прозрениями, ободрением и полезными советами при каждом повороте дела.
Довести роман до конца требует усилий не только от автора, но и от всех, кто рядом с ним. За стойкую любовь и поддержку — моя благодарность Эду Гранту.
Моя сердечная признательность трудолюбивому персоналу «Литтл, Браун», особенно моему редактору Джуди Клайн и издателю Майклу Питчу, а также их столь же преданным коллегам в «Хедлайн-ревью», прежде всего моему тамошнему редактору Мэрион Дональдсон и заместителю директора Кэрр Мак-Рай.
Особенная благодарность моему агенту Эмме Суини за ее стойкость и вдумчивые предложения.
Наконец, я хотела бы выразить признательность выдающимся исследователям, посвятившим свои жизни постижению Ирана. Без их замечательных работ эта книга не была бы написана.
ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА
Девять лет я работала над «Кровью цветов» и все время чувствовала себя, как Али-Баба в «Тысяче и одной ночи», который произносит волшебные слова: «Сезам, откройся!» — чтобы открыть пещеру, сияющую золотом и драгоценными камнями. В моем случае богатства явились в виде книг о старинном Иране, его истории и культуре, точно так же спрятанных на пыльных библиотечных полках, куда забредают немногие читатели. Часами я изучала эти сокровища. И чем больше я читала, тем больше очаровывалась.
В своих исследованиях я то и дело возвращалась к царствованию шаха Аббаса (1571–1629), историческому периоду, не сравнимому с другими по великим бедствиям и таким же великим свершениям. Когда шах в семнадцать лет получил власть, в Иране царил кровавый разгул, многие приверженцы сафавидов были ослеплены или убиты в борьбе за власть, а целые армии и часть территории страны потеряны. Шах Аббас сумел проложить курс через этот хаос. За сорок один год правления он показал себя блестящим администратором, хотя его способы достигнуть справедливости по теперешним меркам показались бы жестокими. За его храбрость, ум и вклад в культуру Ирана он назван Шах-Аббас Великий.
«Кровь цветов» описывает 1620-е годы, когда шах успешно отстоял границы Ирана, одолел своих внутренних врагов и создал среду, в которой процветали искусства. Одно из искусств, которому увлеченно покровительствовал шах, было ковроделие. Персидские ковры жаждали иметь европейские короли, аристократы, богатые купцы; они останавливали взгляды таких художников, как Рубенс, Веласкес и Ван Дейк. Всегда чувствующий выгодные возможности, шах учредил по всей стране ковроткаческие мастерские вроде той, что описана в романе. По мнению ираниста Р. М. Сейвори, «под его покровительством ковроткачество поднялось до статуса высокого искусства», так что в дополнение к одиночкам, работавшим на собственных станках, ковры ткались и горожанами, выученными создавать шедевры для двора. Замечательные образцы персидских дворцовых ковров XVI и XVII веков сохранились в музеях и частных коллекциях, а некоторые искусствоведы считают, что ковры эпохи Сафави (1501–1722) — лучшие из когда-либо созданных.
Когда шах только пришел к власти, столица была расположена в Казвине, северо-западном иранском городе. К 1598 году шах перенес ее в Исфахан, более укрепленный город в центре страны, где предпринял одну из самых замечательных перестроек в истории градостроительства. При помощи своих зодчих за тридцать с лишним лет шах выстроил город, который великолепен и поныне. Гигантская площадь Лик Мира, получившая это почетное именование за свою величину, была больше любой городской площади Европы того времени. Шахский дворец, его личная мечеть, Большой базар и огромная Пятничная мечеть описываются в книгах того времени как невиданные чудеса, и до сих пор можно увидеть мраморные столбы там, где играли в чавгонбози, конное поло, которое шах любил смотреть с балконов своего дворца. Томас Герберт, юноша, бывший в Иране с 1627 по 1629 год с английским послом сэром Додмором Коттоном, описывает площадь как «без сомнения, столь же просторную, приятную и благоуханную, как любой рынок вселенной». Как Герберт и многие другие путешественники, я попала под очарование Исфахана, когда в четырнадцать лет впервые оказалась там. Город оказал на меня такое несомненное воздействие, что, когда десятилетия спустя я взялась за роман, выбрать местом действия Исфахан казалось совершенно естественным.