Читать интересную книгу Земля незнаемая. Зори лютые - Борис Тумасов

- Умолкните!

Затих люд, а боярин продолжает:

- Сей иноземный мастер Иоахим отныне над вами, мужики, старшим поставлен. Слушать вам его надлежит, ибо государем он послан к вам для умонаставления, чуете? Государем и великим князем! - и по слогам, громко: - Для у-мо-на-став-ления! А паче дозволено ему суд над вами вершить и расправу!

Немец надулся от важности, отчего нижняя губа ещё больше оттопырилась. С трудом произнёс по-русски:

- Ми есть обер-майстер, - и ткнул пальцем себя в грудь. Стоявший поблизости от немца Антип проговорил во всеуслышание:

- Леший с тобой, обер ты либо бобер, нам у тя ума не занимать.

Народ рассмеялся дружно, а Твердя Антипу погрозил посохом:

- Мало секли? Гляди, выпросишь!

- А я что, боярин. По мне хоть Юхим, хоть Мартин - леший один, - и повернулся к немцу и Тверде спиной.

Обер-мастер мало чего разобрал из Антиповых слов, однако уразумел: русский мастер сказал обидное. Затряс немец головой, залопотал по-своему. Видно, грозил.

- Чего стоите, - снова подал голос боярин Твердя, - за работу принимайтесь!

Богдан положил руку на Антипово плечо.

- Не бранись, Антип, мастерство иноземца в деле поглядим. Не по обличью птица сокол, а по хватке…

Сергуня с Игнашей обер-мастера по-своему судили:

- Неужли этот обер-мастер боле отца твоего, Игнашка, либо Антипа умеет?

Игнаша плечами пожал:

- Обличьем не видный и по-нашему слова молвить не может. - И, подражая отцу, закончил: - Дай срок, поглядим, какая такая птица немец.

* * *

На Крещение появились в Москве литовские послы. Время праздничное, гулевое. Эвона сколь на Москве народу! Пробиралось Сигизмундово посольство по шумному городу, удивлялось. На улицах и площадях качели до небес, под стенами Кремля торг весёлый, а на реке, в проруби, храбрецы окунаются, ледяную купель принимают.

Поселились литовцы в гостевом дворе, что на Арбате, чуть поодаль от центра Москвы.

Зимой гостевые дворы пустуют, купцов заезжих из чужих земель не так много. Но в гостевых хороминах чисто и тепло, печи день и ночь горят.

Посол Сигизмундов, пан Николай Радзивилл, сокрушался: загуляет московский князь и бояре его, сидеть тут литовскому посольству невесть сколько.

Однако великий князь Василий литовских послов в Москве не томил, неделя после праздника не прошла, как собрал бояр на думу. В Грановитую палату сходились князья и бояре важные, родовитые, усаживались всяк на своём месте молчком да сопком, слова не промолвят, допрежь ум свой не кажут.

За Дмитрием Ивановичем, братом Василия, место пустует, князь Семён Курбский в Литве. Чуть ниже Курбского надлежит Даниилу Щене сидеть. У них с князем Семёном за место давний спор. Щеня свой род считает от Рюриковичей и никак не может смириться, что ниже Семёна усажен. За Щеней места князей Воротынского, Одоевского, Дмитрия Вельского, брата воеводы Ивана Вельского, убитого под Казанью.

На нынешнюю думу князь Щеня пришёл перед самым выходом великого князя. Гордо пронёс седую голову через Грановитую палату, боярам поклоны отвесил степенно, умостился чуть ли не рядом с Дмитрием Ивановичем. Боярин Твердя хихикнул, толкнул локтем Версеня:

- Зри, Иван Микитич, как Щеня прильнул к Дмитрию, встрял не в своё место.

- Кхе, кхе, - затрясся в мелком смешке Версень. - Поглядим ужо, как князь Семён по приезде возьмёт его за бороду.

Маленький тщедушный митрополит Варлаам появился незаметно. Опираясь на посох, увенчанный серебряным крестом, пересёк палату. У него место особое, по левую руку от великого князя.

Вслед за Варлаамом вошёл и Василий, вступил на помост, обвёл всех быстрым взглядом и только после этого уселся в обитое тёмным бархатом кресло из красного дерева, заговорил:

- Князья и бояре мои думные, созвал я вас не по праздному случаю, а по делу важному, государственному.

Охрипший от недавней простуды голос Василия сиплый. Бояре слушают, замерли. Митрополит Варлаам, туговатый на правое ухо, голову к помосту поворотил, ладонь к левому уху приставил. Твердя рот открыл, ворон ловит, а Версеня не поймёшь, то ли на великого князя глядит, то ли на оружничего Лизуту.

- Будет вам ведомо, что князь Семён Курбский из Литвы нам весть подал. Не радостная она. Со смертью брата нашего, великого князя Литовского Александра, сел на великое княжение король Польский Сигизмунд. Снова шляхта почла притеснять вдову Александрову, сестру мою Елену, к вере латинской склонять.

Василий перевёл дух, покосился на митрополита. Варлаам покачал головой, возмущённо выкрикнул:

- Не смеют! Другие подхватили:

- Не дадим в обиду!

Поднял руку Василий, утихомирил бояр.

- Ныне вот Сигизмунд послов своих заслал, - сказал он.

- Выслушать, что за речь у них, с чем припожаловали! - пристукнул посохом князь Вельский.

- Пусть выскажут, - поддержал его князь Одоевский.

- Вели войти послам, - приказал Василий боярину Роману.

Дворецкий распахнул дверь, впустил послов. Они вошли гуськом. Впереди пан Николай Радзивилл, старый, грузный виленский воевода. Отвесили поклоны, Радзивилл заговорил:

- Великий князь и государь, король наш и великий князь Александр скончался…

- То нам ведомо, - недовольно прервал Василий. Радзивилл будто не заметил резкости великого князя.

- Посольство наше от короля и великого князя Сигизмунда. Ведомо тебе, великий князь, что дед твой, великий князь Василий Васильевич, и король Казимир о вечном мире урядились. А по оному обязались они не забирать друг у друга ни земель, ни вод. И тот договор ни король Казимир, ни король Александр не нарушали, а порушен он с вашей, московской, стороны отцом твоим Иваном Васильевичем[161]. Ныне же, когда правда короля нашего и великого князя Сигизмунда всему свету известна, взывает король к уступке тобой всех литовских городов и волостей. И ещё просит освободить тех полонённых воинов, что в московских землях держатся. Не доводи, великий князь, крови христианской пролиться.

Замерли бояре. Но вот закончил Радзивилл, и заговорил Василий. Глаза гневные, голос суровый:

- Мы городов, волостей, земель и вод Сигизмундовых, его отчин никаких за собой не держим, а держим с Божиею волею города и волости, земли и воды, свою отчину, чем нас пожаловал и благословил отец наш, государь и великий князь Иван Васильевич и что нам дал Бог, а от прародителей наших и вся русская земля наша отчина. А что в крови христианской стращаете нас, то передайте королю вашему, как отец наш, и мы брату нашему и зятю Александру присягу давали на перемирных грамотах, а с Сигизмундом перемирия не было. Если же хочет ваш король с нами мира и доброго согласия, то и мы его хотим. Да пусть не творит он нам обид, не разоряет наши брянские земли да купцам обид не чинит, как то творил с купцами из многих наших земель. Будет ино такое, мы на него управу сыщем.

Василий откинулся в кресле. В тёмных, глубоко посаженных глазах гнев уступил лукавству.

- Отпуская вас, хочу ещё напомнить, чтоб король Сигизмунд не чинил обид сестре моей и жене покойного короля Александра королеве Елене, в вере греческой не притеснял.

Дождавшись, когда послы покинули Грановитую палату, Василий снова заговорил:

- Слышали, бояре, послов речи? Пугать нас вздумали. О том и князь Семён Курбский уведомляет. Сигизмунд шляхту на сейм скликал, и там за войну с нами ратовали. Ещё князь Семён передал письмо маршалка литовского Михаилы Глинского. Пишет он, что Сигизмунд засылал посольство к магистру ливонскому Плетенбергу. Его к союзу на нас подбивал. Но орденский магистр от того уклонился.

Зашумели бояре возмущённо, загалдели:

- Покарать Сигизмундишку!

- Проучить, чтоб впредь неповадно было!

Версень вознамерился слово вставить против, но тут митрополит голос подал:

- Благословенны будьте!

Василий выждал, пока бояре выкричатся, поутихнут.

- И я тако же мыслю, князья и бояре. Пора нам напомнить Сигизмунду, что искони наши города Смоленск и Минск да колыбель россиян древний Киев с иными городами всё ещё за Литвой. Почнём, князья и бояре, воинство своё готовить, дружины наши. А воеводами, мыслю я, пошлём на Литву Василия Шемячича с Яковом Захарьевичем. Буде потребно ещё, в подмогу им дадим полки из Новгорода и Великих Лук... И ещё чего хочу сказать вам, бояре, воеводой новгородским посылаю я князя Данилу Щеню.

- Быть посему! - одобрительно загудела боярская дума.

* * *

Между Кремлём и Охотным рядом и от них по правую и левую руку не один пруд. На плотинах рубленные из вековых брёвен водяные мельницы: на одних зерно мелют, на других кожи чинят, а на речке Яузе пороховая мельница.