Читать интересную книгу Степан Разин (Книга 2) - Степан Злобин

И, не в силах сдержать слезы бешенства и отчаяния, не удерживаемый больше никем, отставленный «канцлер» покинул царскую комнату...

Сарынь на кичку!

Косой лунный луч через окошко вверху освещал столетнюю плесень на кирпичах стены и какие-то черные пятна – может быть, пятна крови замученных здесь людей. Мокрицы и пауки уже две недели то и дело падали на изрубцованное, покрытое язвами и едва прикрытое лохмотьями тело. На улице эта ночь была знойной, но тут, в кирпичном застенке, стояла влажная, леденящая тело мгла... На полу где-то рядом и ночами и днями суетливо шлепали лапками по кирпичу, дрались и пищали крысы. Раза два в эту ночь пробежала крыса по телу Степана. В соломенной подстилке, брошенной на пол, все время что-то шуршало...

Степан был прикован железным ошейником к цепи, навеки вмурованной в толстую стену Фроловой башни Кремля. Вот уже две недели он не мог найти удобного положения. Спина, бока, ноги, руки и плечи – все было изъязвлено кнутом, плетями, клещами, огнем. Он пробовал лечь на живот, но была изодрана и сожжена вся грудь... Не найдя положения для сна, как каждую ночь перед утром, он сел наконец на солому; так было легче, но голова не держалась от слабости, и он уронил ее на руки.

Напротив Степана таким же ошейником был прикован Фролка. Он круглыми сутками вздыхал, стонал и молился... Иногда он плачущим голосом начинал лепетать оправданья, словно Степан – судья, которому вольно его помиловать и простить.

– Ты пожил, попировал, Степан, пограбил богатства, повеселился, власти вкусил, кого хотел – того миловал али казнил, народ перед тобою на колена падал... Не жалко небось тебе помереть, есть за что!.. А мне каково! Я и сам не хотел воевать, смирно жил... Ты послал меня, я и пошел, а меня, как тебя же, и мучат и судят!.. Где же тут правда?.. Не надо мне было богатства, ты дарил кафтаны да шубы, коней... А мне было к чему! Я своей рукой ни единого человечка ни в бою не побил, ни в миру не казнил!.. За тебя пропадаю... Алена Никитична торопила тогда: иди да иди, выручай, мол брата...

– Чего ж ты боярам-то не сказал? – мрачно спросил Степан, терпеливо молчавший до этих пор.

– Чего не сказал?

– Что Алешка тебя послала... С тебя бы и сняли вину, а ее бы, вместо тебя, и на плаху!..

– Смеешься ты надо мною, Стенька! – плаксиво, с обидой сказал Фрол. – А мне ведь бедно едва за тридцать лет помирать. Молодой я...

– Отстал бы ты со слезой! – оборвал Степан.

«Вот в том он и видит все счастье, что пировал, что народ преклонялся, что золото было... Вино пил да платье цветное носил... За то ему было бы помирать не жалко... И то ведь сказать, что напрасно я впутал его. Добра от него не бывало, а слез цело море бежит!..» – думал Степан.

Фрол обиделся. Не найдя сочувствия, он больше не обращался к Степану, стонал и вздыхал про себя.

Вот уж несколько дней они не сказали, брат брату, ни единого слова. Каждый жил про себя и думал свое...

«И то, жалко жизни! – думал Степан, погруженный в себя, не слушая стонов брата. – Ему тридцать лет, а мне... Мне бы тоже вперед жить да жить... Ведь есть казаки, что живут по сту лет, а мне и половины далеко не довелось. Не вина, не богатства, не солнышка божьего жалко. А дела не довершил – вот что пуще всего. Фролка разве уразумеет, за что жалко жизни?! Города покорял, воевод казнил, вольную жизнь устраивал, а ныне пришли да назад повернули. К чему же тогда было жить? Что ж, вся слава моя пустая? Ведь сколь было неправды на свете, столько ее и осталось!.. А хвастал! – со злостью сказал себе Разин. – Хвастал: все поверну! Все по правде устрою!.. Вот я каков – силы нет против меня: ни пуля, ни сабля меня не берет!.. Как молодой казачонок бахвалился – ни кольчуги ни шапки железной носить не хотел. И голову не сберег... А надобно было блюсти себя для народа. Не простой человек ты, когда вся земля за тобою встает!.. Вот и пропал. Где другого такого-то взять?! Атаманов, и добрых, немало, да Степан Тимофеич-то был один на всю Русь!.. Не бахвалюсь? – спросил Степан сам себя. И твердо ответил: – Нет, не бахвалюсь! Эку гору кто бы на плечи поднял?! Ведь был путь полегче. Вон князь Семен тогда Ермакову славу сулил!..»

Степан задумался о том, что было бы, если бы он тогда послушался воеводу, смирился, не воевал с Москвой, а пошел бы походом за море...

– Славу мою ты стяжал бы тогда, – негромко сказал чужой голос.

Степан поднял голову. В глазах плыл туман. Серый свет лунной ночи сочился в башню через узкую щелку окна, высоко, у самого потолка, серебрился на паутине, сползал по плеснелым кирпичам и белелся пятном возле кованой двери. Степан разглядел бородастого, в серебряном панцире, человека, стоявшего у двери. Он сразу понял, что это Ермак.

– Ты отколь тут? – спросил Степан.

– Наведать тебя, – сказал Ермак просто. – Жалеешь ты, что не пошел добывать моей славы?

– Хо! Твоей! – усмехнулся Степан.

– А что ты гордишься, казак! Ты грабил, я грабил. Меня под топор, как тебя же, хотели, а я сбежал, да и стал воеводой – сибирские земли царю покорять... То и слава! И ты бы пошел на трухменцев...

Степан перебил его:

– Ты Сибирь воевал, а я Русь... Русь! Ведь слово какое!.. Я всю Русь хотел сотворить без бояр... народу завоевать.

– Сотворил? – усмехнулся Ермак.

– Не поспел, – сказал Разин, опять опустив голову.

– А каб сызнова жить, да снова тебя князь Семен на трухменцев послал бы, да все наперед бы ведать, – пошел бы ты добывать моей славы али опять за своей бы гонялся?.. – спросил Ермак.

– Славы моей мне хватит, а Русь без бояр сотворить – великое дело. Плаха так плаха, топор так топор, а я опять шел бы своей дорогой...

Ермак повернулся к двери и загремел замком. Разин вздрогнул, очнулся. Дверь отворилась, мерцая просветом... Ермак растаял в светлом пятне, а наместо него появился у двери Самсонка-палач.

В башне стало светлее. Утренний свет сеялся через паутину в окошко. Церковный звон доносился снаружи.

– Атаман, здорово! – громко сказал палач.

– Палача не здравствуют, черт, чтоб ты сдох! – отозвался Разин. – На кой тебе надобно здравье мое, а твое мне – на что!

Палач хехекнул.

– Шутник! Час придет – сдохну и я. А ныне, знать, твой черед: плаху велели свезти на лобное место да пыток, сказали, нынче не будет, а к плахе иных нет готовых... Стало, и мыслю – тебе черед!

– Раньше ли, позже ли помереть! – сказал Разин, не ощутив ни волненья, ни страха. – Тебе-то какое дело!

– А я вот пришел к тебе...

– С доброй вестью, как ворон! – усмехнулся Разин.

– Уважить тебе хотел – не побрезгуй, – сказал палач и поставил на пол возле Степана кошелку. – Принес я тебе кое-что...

– Угольков, что ль, горячих?

– Не смейся, – сказал Самсонка. – Такое впервой со мной во весь мой палаческий век сотворилось... Принес вот пирог горячий, гуся, да огурчик, да выпить чарку... Не обессудь, не побрезгуй! – сказал он, комкая горстью сивую бороду.

– Поминки справлять по Разину, что ли? – перебил Степан.

– Шутни-ик! – отозвался палач с угрюмой ухмылкой, поняв невеселую шутку Степана как милость и тотчас принявшись вытаскивать снедь из кошелки. – Поминки я справлю ужо... – Он замялся.

– Как голову мне отсечешь, – подсказал Степан просто.

– Не каждый день эки головы! – ответил палач. – Сек и разбойников, и дворян, и попов, довелось и боярина, а экую голову сечь на весь свет единому мне доведется: нет другой такой головы на всю жизнь!

– Ну, то-то! Гляди, секи лучше, со всем усердием! – сказал Степан.

– Шутни-ик! Ну, сила в тебе, Степан Тимофеич! Скажу, не греша, – кабы ты мне ранее встрелся...

– Кабы я тебе ранее встрелся, давно бы ты в яме погнил! – оборвал Степан. – Эй, Фролка! – позвал он. – Ты плакал, что пировал не довольно. Садись еще раз пировать! С царем не пришлось, то не хочешь ли с палачом Самсонкой – не боле погана душа, чем а царе да боярах!

– Уйди, тошно мне! И как тебе шутки на ум идут?! – отозвался Фролка, окончательно впавший в отчаянье от вести о скорой казни.

– Неужто мне плакать? На то они палача прислали, чтобы робость во мне растравить... Оплошал, кат-собака! Не оробею!

– Ошибся ведь ты, атаман Степан Тимофеич! – сказал палач. – Послушь ты меня: прошлый год довелось мне не меньше десятка посечь на Москве твоих похвалителей: был и стрелецкий десятник, посадского звания были, монах, ярыжные побродяжки, площадный подьячий один тоже был... Терзали их – боже спаси как терзали! Казнил я да думал: «Чего же они нашли в нем, в собачьем сыне?! За что свой живот погубили?» А ныне уразумел!.. Я уже девятый год палачом и казаков, бывало, казнил...

– Бывало, и казаков? – Степан посмотрел на Самсонку в упор. – А брата Ивана не ты порешил? Таков был казак, что на Дон из Польши станицы повел самовольством...

– Про царство казачье от Буга до Яика мыслил?! – обрадованно воскликнул палач, словно встретил знакомца. – Князь Юрий Олексич его к нам прислал?!

Разин молча кивнул.