— Дорогой мой Сигизмунд…
— Я был несправедлив и прошу прощения. Но все же иной раз меня охватывают чувства столь сильные, что я соглашаюсь признать весь свой род враждебным человечеству. Кристина — единственная дочь, и нам она так же дорога, как ты, моя любимая, замечательная, добрая Адельгейда, дорога барону де Вилладингу. Наши родители доверили ее твоему великодушному попечению, ибо были убеждены, что это пойдет ей во благо, но разлука терзает их сердца. Ты этого не знаешь, но Кристина в последний раз обняла мать здесь в горах, в Лиддесе, а затем было решено, что отец сопроводит ее через Седловину и благословит на прощание в Аосте. Вас, великолепная мадемуазель де Вилладинг, окружает множество защитников, которые почитают за честь оказывать вам услуги. Мы же, униженные и гонимые, принуждены прятать от общества свои лучшие чувства! Выдай Бальтазар свою отцовскую любовь и нежность, и убогие людишки подняли бы его на смех! Таковы взгляды и обычаи публики, когда ложь занимает место истины.
Видя, что утешения сейчас неуместны, Адельгейда промолчала. Однако она рада была слышать о столь убедительном поводе, объясняющем появление палача в этих местах, хотя и не вполне успокоилась, поскольку сознавала слабость человеческой натуры, склонной к неожиданным переходам от самых благородных страстей к наихудшим, и не могла исключить возможности того, что Бальтазар, страдая от вынужденной разлуки с дочерью, внезапно наткнулся на виновника своего несчастья и поддался неодолимому порыву негодования и мести. Не укрылось от нее также, что Сигизмунд, при всей вере в добрые качества отца, не может отделаться от каких-то смутных, пугающих воспоминаний и, заявляя о его невиновности, все же опасается худшего. Беседа подошла к концу, и молодые люди расстались, не переставая размышлять о том, как объяснить происшедшее.
Остальные путешественники прибыли вскоре после полудня. Последовали неизбежные расспросы и подробный рассказ о случившемся. Высшие чины монастыря и два старых дворянина спокойно обсудили, что следует предпринять дальше.
Об их решении было объявлено только несколькими часами позднее. Всех пребывавших в монастыре известили, что в самом скором времени будет проведено основательное судебное расследование.
Как уже говорилось выше, Седловина Сен-Бернарского перевала лежит в пределах нынешнего кантона, а тогдашнего союзного государства Вале. Таким образом, место преступления подлежало юрисдикции данной страны, но поскольку Вале состоял в союзе со Швейцарией, существовала негласная договоренность, из которой явствовало: если гражданин одного государства обвинялся в тяжком преступлении, совершенном на территории другого, то судебные органы последнего учитывали обычаи и законы государства, к которому принадлежал обвиняемый. Соответственно, в Веве были отправлены посланцы, чтобы известить местные власти о преступлении, повлекшем за собой гибель жителя Во и имеющем касательство к служащему большого кантона (каковым служащим являлся Бальтазар). Гонцов отправили в Сьон (удаленный от монастыря на такое же расстояние, что и Веве). Авторы посланий, заинтересованные в скорейшем расследовании, самым настоятельным образом призывали власти поторопиться. Мельхиор де Вилладинг в письме к своему другу бейлифу указывал на неудобства, которые причинил бы им с Адельгейдой в это холодное время года обратный путь, и на важность личного присутствия кого-нибудь из чиновников, подкрепляя свои уговоры и другими аргументами; глава монастырской братии взял на себя труд обратиться с подобной же просьбой к властям своей республики. В те времена юстиция действовала не столь гласно, как в позднейший период; в Старом Свете ее служители и сегодня практикуют скрытность, какая, по нашим представлениям, им не подобает. Незрячая богиня творила свое дело в потемках, достоянием общественности становились разве что приговоры, но отнюдь не законы. Покров таинственности никого не удивлял, поскольку тайна считалась необходимым инструментом власти.
Закончив это краткое пояснение, мы переносим действие на три дня вперед, считая с момента прибытия путников в монастырь. О том, что тогда произошло, читатель узнает из следующей главы.
ГЛАВА XXVI
Фигура выступает словно пава,
Важна и суетливо-величава.
Средь горести вокруг невозмутима,
Прошествовать спешит, явившись, мимо.
Пред нею разбегаются в смущенье,
Во взоре усмотрев судеб решенье.
Крабб
В непосредственной близости от монастыря существует еще одно хранилище останков тех, кто умирает на перевале Сен-Бернар. На исходе дня, о котором шла речь в предыдущей главе, Сигизмунд мерил шагами скалы, где стоит эта небольшая часовенка, и размышлял о собственной судьбе, о последних событиях. Снег, выпавший во время недавней бури, полностью сошел, и лишь изящные остроконечные верхушки самых высоких гор пребывали во власти мороза. В нижних долинах уже воцарились сумерки, но всю область, лежащую выше, заливали волшебным сиянием последние солнечные лучи. В воздухе ощущался холод; в это время года на Сен-Бернарском перевале, где ночные заморозки продолжаются даже летом, не бывает теплых вечеров. Ветер, хотя и довольно сильный, однако, не пронизывал, а ласкал; он пересекал нагретые равнины Ломбардии и поднимался в горы, неся с собой влагу Адриатического и Средиземного морей. Когда молодой человек обернулся и подставил ветру лицо, на него повеяло надеждой и ощущением дома. В солнечной стране, откуда доносился аромат, Сигизмунд провел большую часть жизни, и временами, вдыхая его, юноша с головой погружался в приятные воспоминания. Но когда снова пришлось повернуть на север и Сигизмунд окинул взглядом белесые, затянутые дымкой нагромождения камней, то в образах родного края, в его суровых, изборожденных трещинами скалах, застывших ледниках, глубоких, как пропасть, долинах он нашел сходство с собственным бурным и безотрадным существованием и пророчество того, что будущее принесет ему, возможно, величие, но не дарует покоя и веселья.
В монастыре и окрест его царила тишина. Гора производила впечатление безмерно одинокой среди красот дикой природы. После бури здесь прошло немного путников, и все они уже покинули приют, к облегчению своих предшественников, попавших в особые обстоятельства и поэтому не слишком расположенных к общению с посторонними. Таким образом, на Седловине задержались только те, кто имел касательство к предстоящему расследованию. В монастырское окно выглянул судейский чиновник, одетый в мундир кантона Вале — свидетельство того, что официальные власти отнеслись к убийству с должным вниманием; затем он исчез — и юноша остался, как ему показалось, единоличным хозяином перевала. Не видно было даже собак, сидевших в своих конурах, а благочестивые братья удалились в церковь, где служили вечерню.