Читать интересную книгу Том 9. Рассказы, повести 1894-1897 - Антон Чехов

Следующий пласт реальных впечатлений связан с мелиховскими годами. Один из эпизодов — строительство школы для крестьян в Дубечне — написан по свежим следам: в августе 1896 г. была закончена постройка Талежской школы (4 августа состоялось ее освящение).

Прототипом Полознева, по воспоминаниям С. Т. Семенова, Л. Толстой считал серпуховского помещика князя В. В. Вяземского (С. Т. Семенов. О встречах с А. П. Чеховым. — «Путь», 1913, № 2, стр. 37; Чехов в воспоминаниях, стр. 368; ср. его же: Воспоминания о Льве Николаевиче Толстом. СПб., 1912, стр. 81). Этот «чудак», как его назвал Толстой, жил в сосновом бору, проповедуя необходимость физического труда для каждого человека. Последние годы жизни он, оставшись без средств, служил сторожем. В его биографии есть детали, напоминающие жизнь Полознева. Их привел со слов жены серпуховского помещика А. П. Мантейфеля М. О. Меньшиков в статье «Дознание» («Книжки Недели», 1895, № 8, стр. 205): «бродяга», бросил службу, женился на богатой — жена «не вытерпела», бросила, «за все хватался и ни к чему оказался не способен». После смерти Вяземского в 1892 г. появилось множество статей о его необыкновенных душевных качествах (см. примечания к т. VI Писем). Вяземского провозгласили предшественником Толстого и стали корить Толстого его примером.

Меньшиков поехал летом 1895 г. в Серпуховской уезд, чтобы собрать сведения о Вяземском, и в своем «Дознании» приводил факты, опровергавшие легенду о его святости и гуманности. Меньшиков был, в частности, у Мантейфеля, после чего по приглашению Чехова приехал в Мелихово и, разумеется, рассказывал ему о своих впечатлениях. Еще прежде Чехов мог услышать о Вяземском от самого Мантейфеля (с Вяземским он, очевидно, не успел познакомиться, т. к. переехал в Мелихово в год его смерти) и от Толстого, у которого был 8 августа, в дни, когда вышла в свет статья Меньшикова. У Толстого до статьи Меньшикова на основании прежних публикаций и слухов о Вяземском создалось впечатление о нем как о человеке замечательном «по правдивости и высоте нравственной» (письмо к П. Н. Клокачеву, 23 декабря 1894 г. — Л. Н. Толстой. Полн. собр. соч., т. 67, стр. 290). Когда в Серпуховском уезде в связи со статьей Меньшикова поднялся шум в защиту памяти Вяземского, Чехов писал И. И. Горбунову-Посадову: «Весь наш уезд стал на дыбы. Особенно дамы» (8 сентября 1895 г.). Толстой в это время поддержал Меньшикова, правда, сожалея, что в статье говорилось худое о мертвом (письмо Меньшикову, 5 октября 1895 г. — Там же, т. 68, стр. 204). И если все же после выхода в свет «Моей жизни» образ Полознева соединялся у Толстого с Вяземским, значит первоначальное впечатление было не вовсе стерто обличениями Меньшикова.

В повести отразилось сложное отношение Чехова к общественной и философской позиции позднего Толстого. Чехов работал над повестью, находясь под обаянием своей первой встречи с Толстым. В памяти были свежи разговоры с Толстым и чтение им вслух раннего варианта «Воскресения». Если в попытке героя, дворянина по происхождению, «опроститься» и жить трудовой жизнью в какой-то мере отразилась легенда о Вяземском, то отрицать близость этой попытки к сельскохозяйственной практике толстовцев тоже нельзя. А. И. Богданович (см. ниже) видел в повести критическое отношение Чехова к «доктрине» Толстого. Неудачная попытка героя сблизиться с крестьянством и крах его утопической мечты добиться физическим трудом социальной гармонии действительно отражают скептическое отношение Чехова к деревенской практике толстовцев. Но исходная моральная позиция Полознева и его неприятие существующих порядков обнаруживают солидарность Чехова с Толстым (см. об этом подробнее: А. П. Скафтымов. Нравственные искания русских писателей. М., 1972, стр. 394–402).

Обличительной силой, близкой к толстовской, проникнута полемика Полознева с Благово. Во взглядах Благово можно найти отзвук идей, бродивших в кругах буржуазной интеллигенции конца века (см. там же, стр. 397–399). Теория оправдания эксплуатации большинства меньшинством в разной форме была присуща социал-дарвинизму, органической теории общества Г. Спенсера, культу науки в философии О. Конта и Э. Ренана. На страницах «Русской мысли» в 1895 г. шли дебаты о соотношении между совестью и культурным прогрессом (статьи Меньшикова и др.). «Моей жизнью» Чехов объективно отвечал на вопрос, поднятый в печати: «нужна ли совесть?» (см. там же, стр. 399).

Этим ответом Чехов сближался с Толстым, тоже взывавшим к голосу совести. Но, в отличие от Толстого, Чехов и в «Моей жизни» не отрицал необходимости культурного прогресса. Мысль его в письме к Суворину от 27 марта 1894 г. о том, что «в электричестве и паре любви к человеку больше, чем в целомудрии и в воздержании от мяса», не отменялась рассуждениями Благово: античеловечностью его позиции дискредитировались не культурные ценности сами по себе, а лишь их противоречие нравственным началам.

3

Первый отзыв о «Моей жизни» принадлежит редактору «Нивы» Луговому, получившему рукопись повести в два приема — 19 июня и 13 сентября 1896 г. Свою высокую оценку повести он объяснял так: «С одной стороны, она злободневна; но не настолько, чтобы приближаться к все еще модной толстовщине, с другой — она вечна, потому что страдания свободного духа, стремящегося освободиться от опутавшей его паутины житейских мелочей, были и будут, всегда и всюду, одни и те же». Как редактор журнала, рассчитанного на широкого читателя, Луговой обратил особое внимание на простоту формы повести: «нет проповеднического глаголания»; «вещь глубокая по содержанию, она, тем не менее, общедоступна» (письмо 21 июня. — Записки ГБЛ, вып. VIII, М., 1941, стр. 45). «Вещь чудесная», — писал он и о второй половине повести, оценив, в частности, больший лаконизм повествования в X главе по сравнению с предыдущими: «Начало этой второй части мне показалось сначала немного странным по недосказанности многих действий и психологических мотивов, странным кажется отсутствие инженера во время бракосочетания его дочери, — т. е. не то, что отсутствие его личности в данную минуту, а как бы забыто самое его существование, но все это служит только к усилению впечатления от тех штрихов, которыми обрисовываются отношения отца и дочери на следующих страницах» (14 сентября 1896 г. — ГБЛ). Когда повесть была уже набрана и прошла через цензуру, Луговой писал, что считает ее одной из самых удачных вещей Чехова (25 ноября 1896 г. — ГБЛ).

«В качестве читателя „Нивы“» благодарил Чехова за повесть И. Л. Леонтьев (Щеглов): «Вот она, госпожа литература, в ее настоящем виде» (1 января 1897 г. — ГБЛ). В конце апреля 1897 г. при встрече с Чеховым он заметил, что название ее «слишком мелко и скромно для такой глубоко захватывающей повести», и возмущался критикой, которая не обратила внимания на журнальную публикацию («Ежемесячные литературные и популярно-научные приложения к „Ниве“», 1905, № 7, стлб. 398; «Чехов в воспоминаниях современников». М., 1952, стр. 142).

В. Г. Малафеева (писательница В. Мирович), работавшая тогда в киевской газете «Жизнь и искусство», откликнулась на «Мою жизнь» подробным письмом к Чехову (18 ноября 1897 г. — ГБЛ.) Ее внимание привлекло нравственное содержание повести и, в связи с ним, позиция двух героев — Полознева и Редьки. Изображение «глубокого томления ищущего духа» в «захолустье» она оценила как факт общественно значительный. Имея в виду изображение народа в «Моей жизни» и «Мужиках», она писала: «Ваши мужики — этот удар хлыста по сытому и спокойному лицу так называемого интеллигента — несмотря на свой мрак, указывают на что-то светлое, на что-то нетронутое и крепкое в народной душе».

Прочитав повесть в отдельном издании вместе с «Мужиками», И. Е. Репин выражал свое восхищение в письме Чехову 13 декабря 1897 г.: «Какая простота, сила, неожиданность; этот серый обыденный тон, это прозаическое миросозерцание являются в таком новом увлекательном освещении <…> А какой язык! — Библия» (И. Е. Репин. Письма к писателям и литературным деятелям. 1880–1929. М., 1950, стр. 141).

Есть свидетельство об употреблении Толстым слов Редьки: «Все может быть, все может быть». Противопоставляя Чехову-драматургу Островского, которого ставил выше, Толстой говорил: «Если б этому столяру ‹маляру› прочесть „Чайку“, он не сказал бы: „все может быть“» («Дневник А. С. Суворина». М. — Пг., 1923, стр. 147 — запись от 11 февраля 1897 г.).

Чехов намеревался прочитать Толстому «Мою жизнь» в корректурных листах (см. письмо к Т. Л. Толстой от 9 ноября 1896 г.). Но поездка его с этой целью в Ясную Поляну не состоялась. Толстой ознакомился с ней в приложениях к «Ниве». О его впечатлении от повести вспоминал С. Т. Семенов: «„Моя жизнь“ понравилась Л. Н., но не в целом, а местами» («О встречах с А. П. Чеховым». — «Путь», 1913, № 2, стр. 37; Чехов в воспоминаниях, стр. 368). В других воспоминаниях Семенов приводил слова Толстого: «Есть места удивительные, но вся повесть слаба» («Воспоминания о Льве Николаевиче Толстом». СПб., 1912, стр. 81).