безуспешно пыталась привлечь бурными и недовольными возгласами пара, расположившаяся за столиком у самого входа, — один из стремительно разбогатевших в последнее время дельцов и иностранная актриска, чья слабенькая звездочка столь же стремительно взошла на кинематографическом небосклоне.
Даже не взглянув в ту сторону, Анри собственноручно выключил несколько электрических ламп в причудливых абажурах и зажег в кабинете четыре бледно-розовых свечи.
— Как в церкви! — пробормотал кто-то. — Прямо тебе свадебная церемония!
— Весьма рад, что вам нравится. Недаром сказано — нет предела совершенству.
С этими словами Анри неслышно удалился, и четверо мужчин направились к столу.
У них были обветренные лица цвета обожженного кирпича — лица людей, проводящих немало времени на свежем воздухе и не отказывающих себе в удовольствиях и даже в некоторых излишествах. Старший из них — его звали Маддингем — был коренастым господином средних лет с коротко постриженными седыми волосами. При ходьбе он слегка прихрамывал, а в целом смахивал на тех персонажей, которые заседают в советах директоров каких-нибудь респектабельных компаний. Вслед за ним в кабинет вступил Тегг — часто помаргивающий, аккуратный и опрятный мужчина невысокого роста с волосами цвета песка, несомненный военный моряк, несмотря на несвойственную этому сословию мягкость манер, граничащую с робостью. Уинчмор, самый молодой из присутствующих, явно принадлежал к категории экзальтированных щеголей, которых перед войной развелось несметное множество; правда, глаза у него были запавшие, руки мозолистые, а под ногтями виднелась траурная кайма.
Портсон, взявший на себя роль распорядителя, джентльмен с уютным домашним брюшком и вандейковской бородкой, буквально просиял, глядя, как дружно гости принялись за устриц.
— Именно это я и имела в виду, — донесся звонкий и чистый голос голос актрисы-иностранки, которую Анри только что избавил от иллюзии, будто розовый кабинет достанется ей. — Они еще не готовы воевать. Может мне кто-нибудь сказать, кто они, эти неотесанные мужланы? Они уже вступили в британскую армию или еще нет?
— Это ваша знакомая? — поинтересовался Маддингем.
— Надо же — совсем запамятовал, как ее зовут, — ответил Портсон. — Одна из тех очаровательных штучек, импортированных нашими патриотами. Вроде бы она поет «Сыны империи, вперед!» в «Палемсеуме»[70]. Дамы бальзаковского возраста от нее в экстазе.
— Это Сидни Леттер. Кстати, поговаривают, что поет она совсем недурно. — Тегг потянулся за уксусом. — Пожалуй, стоит послушать ее как-нибудь.
— Еще бы! Ведь нам буквально некуда девать свободное время, — раздраженно фыркнул Маддингем. — Я, пожалуй, прикончу ваших устриц, Портсон, если вы больше не хотите...
— Выше нос, папаша Маддингем! Все мы умрем рано или поздно! — повернулся к нему Уинчмор.
Маддингем одарил его недобрым взглядом.
— Взял бы я вас к себе к себе на недельку, мистер Уинчмор...
— Никаких шансов, — парировал молодой человек. — Меня только что произвели в полные лейтенанты. Честное слово! Совесть уже не позволяла мне выходить на «Этельдреде» субалтерном[71]. Для этого у нее чересчур плоское днище.
— Вы уже установили новый планшир? — вмешался в разговор Тегг.
— Ни слова о делах! — запротестовал Портсон. — Сначала — суп с вязигой[72]. Правда, не знаю, что там у нас с выпивкой...
— Сухое «Пол Роджер» урожая 1904 года, — с поклоном ответил подоспевший официант.
— Славный малый этот Анри, — одобрительно проворчал Уинчмор. — Правда, — он подозрительно уставился на официанта, — мне не совсем нравится... Вы, собственно, кто по национальности, любезный?
— Племянник Анри, месье, — с улыбкой отозвался официант и опустил руку в перчатке на стол. Та издала скрежещущий звук. — Бетизи-сюр-Уаз[73], — пояснил он. — Дядя подарил мне эту руку к Рождеству. Но она годится только для того, чтобы держать тарелку.
— Вот как! Тогда прошу меня простить, — пожал плечами Уинчмор.
— Месье совершенно прав. Но мой дядя очень осторожен, даже с нейтралами. — С этими словами официант принялся разливать шампанское.
— Минуточку, — вскричал Маддингем. — Первый тост обязателен: за то, что мы получим, — и слава Богу и британскому флоту!
— Аминь! — подхватили остальные, глядя на лейтенанта Тегга, представителя флота на море и Адмиралтейства — на берегу.
— Следующий: будь прокляты все нейтралы![74] — входя в раж, продолжал Маддингем.
— Аминь! Аминь! — отозвались гости, щедро воздавая должное ледяному шампанскому, прежде чем перейти к морскому языку а-ля Кольбер.
Маддингем, меж тем, взялся изучать меню.
— Куриная грудка, — провозгласил он вслух. — Филе в винном соусе, бургундское «Вудкок и Ричбург» урожая 1874 года, десерт «мельба» и гренки с яйцами, фаршированными луком, горчицей и ломтиками помидоров... Пожалуй, я и сам бы не предложил ничего лучше. Хотя, с другой стороны, — продолжал он, — можно было бы добавить жаркое из перепелов.
— Ну, в таком случае бургундское было бы совершенно неуместно, — с подкупающей серьезностью заметил Тегг.
— Вы несокрушимо правы, — согласился Маддингем.
Актриса-иностранка, до которой доносились голоса сотрапезников, выразительно повела плечиками.
— Эти люди неисправимы, — брезгливо заявила она, обращаясь к своему спутнику. — А я еще пела для них целых две недели!
— Я предпочел во всем положиться на Анри, — продолжал Портсон.
— Бог ты мой! — прошептала актриса, продолжая прислушиваться к их беседе. — Как это похоже на англичан! В этой стране привыкли во всем полагаться на таких вот Анри.
— Кстати, — обратился Тегг к Уинчмору, как только с рыбой было покончено, — где вы все-таки установили свою однофунтовку?[75]
— На миделе[76]. Носовая палуба «Этельдреды» не выдержала бы такой тяжести. Ее и так захлестывает волной.
— Почему бы вам не взять другую посудину? — встрял в разговор Портсон. — Я знаю одного малого в Портсмуте, он как раз слег с пневмонией, и...
— Нет уж, благодарю покорно. Я знаю «Этельдреду». В ней, конечно, нет ничего особенного, но в хорошем расположении духа она способна творить чудеса.
Маддингем подался через стол.
— Чудеса? Если на спокойной воде она даст больше одиннадцати узлов, — сказал он, — то я... я подарю вам свою «Хиларити».
— На палубу