Читать интересную книгу «Улисс» в русском зеркале - Сергей Хоружий

2

Итак, заявка, десяток темных страничек…

У них, как это часто с Джойсом бывало, сложилась своя, отчасти юмористическая, отчасти глубокая, творческая история. Написав этот десятистраничный этюд, Джойс принес его в литературный журнал весьма передовых, модернистских позиций, который издавался его дублинскими знакомыми, и вручил текст редактору. Уильям Маги, редактор опытный, один из крупнейших деятелей ирландского литературного движения той поры, человек, по ирландским (да и по общеевропейским) меркам, сам достаточно глубокий и нетривиальный (писал он под псевдонимом Джон Эглинтон и под этим именем стал потом одним из героев «Улисса» – Джойс весьма издевательски вывел его в ряде эпизодов), прочел полученный текст и сказал, что он ровно ничего не понимает. И как редактор, чувствующий ответственность перед читателем, попросту не имеет права поместить в своем журнале текст, в котором ничего не может понять. Джойс выслушал это суждение и, ни единого слова не промолвив, вынул из рук редактора свои странички – сунул их в карман – удалился. В дальнейшем текст этот не печатался и увидел свет только после смерти Джойса.

Очень характерная история – характерная для той меры понимания, которую Джойс встречал на протяжении всей жизни. Уже здесь скрыто многое, в этих десяти страничках, действительно, написанных в своем роде не менее темно, чем финальный джойсовский текст, знаменитые «Поминки по Финнегану». Здесь еще множество юношеской претенциозности, темноты нарочитой, для которой серьезных оснований у молодого автора пока не было. Многие неясности и темно́ты оправдываются лишь в свете всего того, что Джойс сумел написать вслед за этим, позже. Тогда же, в начале, любой редактор имел основания это счесть всего лишь непомерной претензией юнца, метящего в гении. И однако, задним числом мы видим, что в этих юношеских страничках уже была выражена та задача, которую выше я сформулировал на более современном языке. Какими-то обрывочными, темными фразами здесь утверждается и высказывается именно это: что задача творчества – дать портрет художника, который понимать надо как портрет деятельности, находящей и устанавливающей идентичность структур человека и структур идеальных, структур художества.

И уже там было намечено, как эту программу надо выполнять, как делается портрет художника. Это тоже можно понять лишь задним числом, в самом тексте это, как сегодня выражаются, ничуть не прописано. Но, тем не менее, зная все дальнейшее, можно увидеть, что в этих набросках у Джойса уже намечается и то, как же пишется портрет. Пишется же он вот как.

Личности присуще, прежде всего, качество уникальности. Все мы себя осознаем явившимися лишь однажды, единственный раз, и в сугубо единственном экземпляре. Мы ощущаем свою человеческую единственность. Это относится к самому существу личности. И стало быть, задача портрета – это уловить, ухватить и передать элемент личной единственности каждого портретируемого. В чем, где эта тайна уникальности, как она раскрывается?

Первая интуиция Джойса заключалась в открытии неких эстетических форм, в которые мы должны все это перевести. Путь к уникальности, как ему представлялось, кроется в явлении ритма. Джойс был очень музыкальный человек, он жил в аудиостихии. Поэтому для него портрет лишь по названию, по внешнему словарю нечто из визуального ряда. В действительности же он, в первую очередь, имел в виду ряд звуковой, ряд аудиовосприятия. Как говорят современная психология и современная антропология, все перцептивные модальности или системы репрезентации взаимно переводимы, и потому вполне допустимо говорить о портрете в аудиотерминах, как и наоборот. Джойсу, в частности, было всегда удобно говорить о портрете в музыкальных терминах. Там есть темы, мотивы, ритмы. И вот в ритмах можно найти, можно уловить эту уникальность: какой-то особый, индивидуирующий ритм, некий изгиб линии. Джойс опирался здесь на идеи классической английской эстетики эпохи Хогарта и Шекспира, когда возникло специальное учение о «линии красоты». Джойс взял это учение и дополнил его представлением о линии красоты как о линии уникальности. Должен быть найден уникальный изгиб линии – и он, будучи взят и понят как парадигма, как архетип, как то, что по-английски называется pattern, структурная единица, некоторым образом из себя породит уникальную личность. Главная задача – найти, уловить этот уникальный изгиб, уникальный ритм. Он-то и будет нужным индивидуирующим началом.

Вот такую задачу поставил уже этот небольшой темный текст Джойса-юноши. И дальше очень цепко, очень неотступно Джойс начал исполнять это задание. Первый его роман как раз и был весьма прямолинейной попыткой подобного исполнения. Хотя текст наброска остался не опубликован, никто не знал, что поставлено такое задание (а кто и прочел, едва ли вычитал бы там его), тем не менее для себя Джойс знал, что задание таково. И первый его роман был ничем иным, как поиском этого индивидуирующего ритма, некоторого индивидуального изгиба, который, по джойсовской идее, существует в каждом из нас, в каждой личности. Каким-то образом он должен быть найден, уловлен художником и вытащен наружу в акте художественного выражения, претворен в художественную форму.

3

Сейчас мы убедимся, что «Портрет художника в юности», первый роман Джойса, действительно есть исполнение поставленного задания. (Элементы такого исполнения можно найти и в «Дублинцах», но их мы сегодня оставим в стороне.) Здесь Джойс реально предъявил нам нечто в качестве индивидуального, индивидуирующего изгиба или ритма, который и заключает в себе уникальность личности, избранной для портретирования. То бишь, в данном случае – личности его самого как юного, становящегося художника. Что ж это за изгиб?

Вероятно, многие из вас читали этот ранний роман. В отличие от дальнейших работ, это достаточно легкий текст. Нам он смотрится обыкновенным романом XIX века. На вид там нет ничего особенно трудного или особенно глубокого; это то, что называется романом воспитания, романом становления молодого человека. Такой не слишком модернистский писатель, как Максим Горький, основывал длинную литературную серию под названием «История молодого человека девятнадцатого столетия». На общий взгляд роман Джойса вполне ложится в эту простенькую трактовку европейской классики XIX века. Однако для автора (а следом за ним и для нас) видно, что в этом с виду обычном романе воспитания скрыто нечто другое: исполнение совершенно индивидуального джойсовского задания – найти и передать в эстетической форме уникальный изгиб личности художника. И когда мы уже знаем, как это читать, мы видим, что этот изгиб там действительно предъявлен. Притом ничего этакого таинственного – все оказывается довольно просто. Изгиб оказывается выражен в духовном переломе изображенного в данном романе художника. Его уникальным изгибом оказывается испытанная и описываемая в романе духовная катастрофа (кризис, перелом, катарсис… – в точности сейчас нет нужды), в результате которой он из пылкого, истово верующего католика становится столь же пылким художником. Индивидуализирующий изгиб таится в этом переломе – перерождении, имплицирующем трансформацию религиозного субстрата личности в субстрат эстетический. И этот изгиб продемонстрирован явно и наглядно.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});