- Нельзя ли морскому флоту обойтись без этих специальных пушек?
Я дал подробные разъяснения и повторил, что флот никак не сможет обойтись без этих пушек Жданов настаивал на том, что создавать специальные пушки не следует, нужно изыскать другие возможности. Позиция его была вполне понятна. Новая пушка - дело дорогое, связанное с огромными капитальными затратами. Нужно оборудование, специальные сплавы и многое другое. Тем не менее я продолжал отстаивать свою точку зрения. Изложил сравнительные данные 45-миллиметровой пушки, стоявшей на вооружении подводных лодок и всего флота, и нашего орудия, постарался со всей убедительностью доказать, что нет никакой другой пушки, кроме 76-миллиметровой зенитки, которая могла бы решить проблему перевооружения флота. Зенитная же пушка ни по габаритам, ни по весу не годилась для подводных лодок. Наконец Жданов сказал:
- Для окончательного решения вопроса пригласим Акулина.
Я был вполне удовлетворен таким решением, так как знал отношение Акулина к нашим пушкам, он казался мне надежным союзником.
Пригласили Акулина, он появился в кабинете у Жданова довольно быстро. Открыл дверь, вошел четким шагом, отрапортовал Жданову о прибытии и остался стоять по стойке "смирно". Вообще-то говоря, от начальника Артиллерийского управления военно-морского флота на совещании у секретаря ЦК не требовалось столь строгого выполнения военных уставных правил. Но в конце концов почему бы и нет? Жданов подробно проинформировал Акулина о том, какой рассматривается вопрос, и сказал:
- Можете ли вы обойтись без пушки Ф-35? Я был доволен, что вопрос поставлен четко, и спокойно ждал, что Акулин ответит: "Не можем". И вдруг слышу:
- Можем, товарищ Жданов!
Я даже ушам своим не поверил. Смотрю на Акулина и поражаюсь. Оговорился? Да нет, четко все было сказано и с полной уверенностью в голосе.
Я обратился к Жданову и сказал, что Акулин ошибается: нет в стране такой пушки, которая могла бы заменить Ф-35.
Жданов вновь повторил свой вопрос, и вновь Акулин уверенно подтвердил, что флот обойдется без новой пушки. Я ничего не понимал и не мог успокоиться. На мои возражения Жданов ответил, что Акулин возглавляет АУ флота, и если он заявляет, что можно найти другую равноценную пушку, то, значит, такая пушка имеется. Я не мог согласиться с Акулиным и попросил его тут же назвать такую пушку. Но Жданов поблагодарил Акулина и отпустил его. Пушки Ф-35 и Ф-36 на валовое производство так и не поставили.
Позже, в начале 1943 года, к нам в КБ приехали представители флота Галлер и Грен. Галлер рассказал о высоких боевых качествах опытного образца пушки Ф-35, которая сделала подводную лодку грозой для фашистов, и просил меня поставить вопрос перед Сталиным о валовом производстве пушки для подводных лодок. Я рассказал о ходе совещания у Жданова. Галлер на это ответил, что Акулин допустил тогда непростительную ошибку, которую нужно в кратчайший срок исправить. Я понимал моряков, но обращаться к Сталину отказался. Если АУ флота пересмотрело свои взгляды, то моряки и без моего вмешательства сумеют добиться запуска Ф-35 в валовое производство. А если нет, то мое обращение к Сталину ничего не даст...
3
Месяца через полтора после того, как меня положили в больницу, доктор Щукин понял, что без хирургического вмешательства не обойтись. Состояние моего здоровья заметно ухудшалось. Профессор Шерешевский, приглашенный на консультацию, потребовал немедленно меня оперировать. В этот же день пришел хирург, профессор Спасокукоцкий, осмотрел меня и сказал:
- Краше в гроб кладут, а вы хотите его оперировать!
Щукин сослался на мнение Шерешевского. Во время их разговора я молчал, но потом решил, что стоит высказать и свое мнение.
- Товарищ профессор,- обратился я к Спасокукоцкому,- в гроб всегда успеют положить. Вы лучше сначала положите меня на операционный стол, а там видно будет.
Но хирург был неумолим. И только по настоянию Щукина и моему согласился провести операцию. Тут же меня перевели в хирургическое отделение, поместили в отдельную палату и собрали возле моей постели консилиум. Были Спасокукоцкий, профессор Очкин и еще два врача. Все молчали. Пощупали, послушали меня и ушли. На следующее утро появились уже вдвоем - хирург и Очкин. Осмотрели и вновь ушли, ничего не сказав. Вечером повторилось то же самое. "Изучают,- рассудил я.- Значит, готовят операцию". До вчерашнего дня я не предполагал, что дела мои так плохи, и теперь надеялся только на операцию. Сил у меня еще было много, я верил, что перенесу операцию.
Шли дни, а врачи все ходят и ничего не говорят. Лежал я в палате один, пускали ко мне только жену. На ее вопросы о здоровье я всякий раз отвечал, что как будто становится лучше. Незачем было ее волновать. Наступило 8 января. Завтра у меня день рождения. И надо же так случиться, что накануне вечером профессор Очкин, в очередной раз осмотрев меня, как бы мимоходом бросил:
- Завтра будем оперировать. Спокойной ночи.
В тот же вечер что-то, вероятно, разладилось в больничной системе изоляции палат друг от друга, и ко мне забрел больной из соседней палаты. Я было обрадовался - все-таки развлечение. Больной оказался человеком общительным и прямо-таки нашпигованным сведениями по медицине. В частности, перед самым уходом он с авторитетным видом сообщил, что после такой операции, которая наутро предстояла мне, люди не выживают. Обрадовал!
Назавтра, часов в десять утра, забрали меня в операционную. По моей просьбе привязывать к операционному столу не стали, я пообещал, что сумею выдержать любую боль и не помешаю хирургам. И действительно готов был выдержать все. Появились Спасокукоцкий и Очкин. Операция началась. Шла она под местным наркозом. И как только нож пошел в ход, хирурги начали говорить между собой. Затем вдруг Очкин сказал мне:
- Вы с нами разговаривайте.
Милое дело. Тут уже боль стала чувствоваться, какие могут быть разговоры? Думал, думал и спросил:
- Долго будет продолжаться операция?
- Ну вот, только положили на стол, а ты нам уже истерику закатываешь,отозвался Очкин, не прерывая работы.
"Что ж,- решил я,- хватит мне развлекаться разговорами с хирургами. Буду молчать". Так и лежал, а боль становилась все сильнее. Сестра у изголовья, вытирала мне лицо салфеткой и все приговаривала: "Какой терпеливый, не стонет даже". Удивительно, что наивные эти слова незнакомой женщины действительно приносили облегчение хоть на мгновение, а это тоже немало.
Всему приходит конец. Пришел конец и операции. Сестра сняла с моего лица салфетку, я увидел потные усталые лица хирургов, боль отступила. Спасокукоцкий поздравил Очкина с успешной операцией, но я не спешил радоваться, памятуя слова моего вчерашнего общительного посетителя. Но вскоре в жару я забыл, что после этой операции долго не живут, и вспомнил об этом только на пятый день, когда Спасокукоцкий пришел и поздравил меня с благополучным исходом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});