Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Иди, куда хочешь.
Мать, взглянув так, будто видит меня последний раз, подошла к двери и, тихо качнувшись, вышла.
Урядник некоторое время сидел молча, оглядывая избу. Одной рукой он гладил жирного пса, исподлобья посматривая то на печку, то за голландку, то на образа. Понятые и староста тоже молчали. В избе было тихо, лишь изредка взвизгивал и урчал пес, которого я почему‑то особенно сейчас возненавидел.
— Петр Иванович, разговор у нас будет прямой. Я сделаю у вас обыск. По прежде чем приступить, хочу напомнить пословицу: повинную голову и меч не сечет…
Он долго еще что‑то говорил, то увещевая, то намекая, то грозя. Я слушал, и в горле у меня пересохло. Наконец он перевел разговор на брата, да и то сначала упомянул о тысяча девятьсот шестом годе, о всех тех событиях, когда в схватке с драгунами пали отчаянные мужики нашего села.
— Вы тогда еще были мальчиком, но тоже замешались в такое нехорошее дело. Но с маленьких мы не спрашиваем… А теперь взрослый… Давно уехал ваш брат Михаил?
— Вы сами знаете, когда.
5 — Что он тут проделывал?
— То есть, как «проделывал»? Брат приезжал в отпуск. Отдохнул, купил сруб на избу, успел жениться, ну, и все прочее.
— Вот это «все прочее» мне и важно. Брат — революционер! Да, да! Вы что, не знаете? Может быть, даже такое слово слышите в первый раз?
— Нет, слово такое я слыхал. Так называют студентов каких‑то.
— Эх, если бы только студентов! Но что ваш брат таков, вам это лучше меня известно. Больше того, он, как их еще называют, демократ–социалист.
— А это что такое? — притворно удивился я.
— В десять раз хуже. Да, да! Как же!
Я пожал плечами, переглянулся с Игнатом, с понятыми. В горле у меня совсем пересохло.
— При чем я тут, Александр Васильевич?
Он погладил Цербера и усмехнулся.
— Мне все известно, писарь. А вам стыдно. Вы — воин, защищали даря, веру и отечество. И вы связались с этими.
— Не связался я с ними и знать их не знаю. Скажите, кто они такие?
— Шайка разбойников. Против престола мутят.
— Эка, — вздохнул я. — Что они, с ума сошли? Неужели и сейчас?
— Именно. В такое время, когда… И вот твой брат… Кстати, в каком он чине? Где служит?
— Зауряд–военный чиновник. Служит в штабе полка.
— Раз до такого чина дошел, значит, с умом.
— Он неглуп. Но он и на фронте воевал как следует. Он не все время в штабе. В тылу не отсиживался, отечества не предавал…
— Золотой брат… зауряд… — перебил он, усмехнувшись, — только по его шее петля давно скучает.
— Мой брат служит родине.
— Сборище у вас было? — свирепо прошипел он.
— Сход?
Вдруг урядник, этот смирный образованный человек, сын попа, вскочил и, чуть не споткнувшись о пса, заорал на меня:
— Марфутку вертишь? Вола за хвост крутишь? Я с тобой по–человечески, а ты? Выкладывай все! Ну? Какие книжки читали у Семена? Кто был? Ну?
Цербер, видя, что хозяин брешет на меня, тоже принялся лаять и царапать гнилой пол. А урядник все кричал и топал ногами. Игнат сидел бледный, понятые испуганно посматривали то на меня, то на урядника.
— Читали книги?
— Читали! — крикнул и я.
— Называй!
— Роман «Антон Кречет», — назвал я первое попавшееся на язык произведение.
— Кречет? Врешь! Знаю я, какого Кречета.
И урядник так стукнул кулаком по нашему ветхому столу, что опрокинулась солонка и ложки полетели на пол. Цербер бросился к ним и начал их грызть.
— Лениным прозывается тот Кречет! — задыхаясь, прохрипел урядник.
Меня ударило в пот. Чувство страха, удивления и какой‑то отдаленной радости ощутил я в одно и то же время. Значит, если он, урядник, слышал о Ленине, то Миша говорил мне правду. Значит, книги его известны не только нам.
— Нет, романа «Ленин» мы совсем не читали. «Андрея Кожухова», «Фому Гордеева» читали, а «Ленина» нет.
. — Не роман «Ленин», а он сам, ихний главарь, написал. Да что ты мне… — и он длинно и сложно выругался.
— Ей–богу, ничего не знаю! — воскликнул я. — Кто писал, о чем?
— Книжку «Что нам теперь делать?» читали?
— Первый раз слышу. Там про инвалидов?
— «Ко всем бедным в деревне» — тоже, скажешь, не знаю?
«Какая же сволочь доказала? — мелькнуло в голове. — Кто мог выдать? И названия перепутали!»
— Вот что, — охладел он, — показывай, где эти книги. Добром показывай, иначе нанду с этой собакой.
— Ищите хоть… с медведем, — сказал я.
— Староста, понятые, приступайте!
Они начали искать под печкой, под кутником, открывали неприбитые половицы, заглядывали в горшки, где у братишки были бабки. Даже иконы сняли, в коник слазили. Словом, в доме щелей много, заглянули в каждую.
Вышли в сени. Урядник, обнажив шашку, принялся тыкать ею в солому, будто книги — это живое существо, которое закричит. Затем приказал развалить кучу кизяков, на которых сидели куры. Игнат, взглянув па кизяки, сказал:
. — Под ними, ваше степенство, не токмо книги, бревна давно бы сгнили.
Урядник взял пса за ошейник, подвел ко мне. Пес обнюхал меня страшной мордой, разинул пасть.
— Ищи! — пустил его урядник и добавил: — Этот найдет!
Пес покрутился на месте и вдруг с лаем устремился к курам. Они, кудахча, бросились врассыпную.
Их тревожный крик взбудоражил петуха. Это был удивительный петух: огромный, кривой на один глаз, с выщипанным наполовину хвостом, на голове у него треугольный плоский гребешок, за что и был прозван «Наполеоном». Петух — отчаянный забияка. Он смело бросался в бой не только с петухами соседей, но, если потревожат его кур кошка или собака, — он налетал и на них. Орал при этом страшно, будто его резать собирались. Вот и теперь, забравшись на перекладину, он заорал и захлопал крыльями так, что из него перья посыпались. Цербер, увидев петуха, принялся не только лаять на него, но и прыгать. Почуяв врага, Наполеон, пронзительно прокричав, вдруг воинственно бросился с перекладины комом вниз, прямо на спину ошалевшей собаки и принялся бить ее крыльями, рвать клювом шерсть. От неожиданности пес рванулся к хозяину под ноги, а тот, и сам дивясь такому случаю, отступил к двери.
Понятые и староста перестали делать обыск и с интересом смотрели, как петух, уже соскочив со спины пса, то метался возле него, то пронзительно кричал, хлопал крыльями, поднимая в сенях ветер.
— Он… что у вас… дурак? — вытаращил глаза урядник.
— Да, такой, одноглазый, — ответил я. — Словои инвалид по третьей категории.
— На собак бросается?
— Не любит, если его эти животные беспокоят.
— Прогоните, не то убью, — рассердился урядник не столько па петуха, сколько на меня за насмешку.
Я открыл дверь, и собака опрометью бросилась на улицу. Петух же снова взлетел на перекладину, отчаянно крича, и уже грозно посматривал теперь на урядника. Тот с нескрываемым страхом уставился на воинственного Наполеона.
— Ну–ну, — пятясь и оглядываясь, проворчал урядник и, быстро открыв дверь, нырнул в избу.
Сзади меня послышался тихий смех понятых и Игната. В избе, пока урядник писал акт, понятые долго говорили о нашем Наполеоне, смеялись, но мне было не до смеха.
Урядник зачитал акт, из которого запомнилось мне: «Ничего предосудительного обнаружено пока не было». Понятые подписались.
— А теперь подписка о невыезде, — подал он мне бумагу.
— Но ведь меня могут в управу вызвать или в волость!
— Только с моего разрешения, — сухо произнес урядник.
Я подписался. И когда они ушли, а я остался один, дрожь забила меня.
Что, если урядник все узнает о нашем кружке? Выдержат ли Семен, Игнат, Филя, Степка и другие мои товарищи? Один уже натрепался. Но кто он?
И я начал перебирать всех в уме. Вдруг меня осенило, и я воскликнул в нашей пустой холодной избе:
— Припадочный Карпунька! Как я не догадался? Ведь он — племянник Филиппу Шкалику.
23
На улице и в избе темь. Мать затапливает печь, разжигает кизяки. Пузатая Карюха отогревается, ест месиво. Керосина нет. В углу горит лампадка с постным маслом. Огненные блики от топящейся печки мелькают на стене и окнах.
Два брата и я лежим на печке. Сестры — на кутнике. Все спят, но мне давно не спится. Возле трубы хорошо лежать и слушать завывание вьюги. Она поет на разные голоса — то издает дикие, пронзительные звуки, то будто глыбы снега бросает с крыши, то снова засвистит, заплачет, застонет. Представляешь себя в далекой, глухой, безлюдной степи. Сплошь снега. Лежишь в санях под тулупом, а лошадь везет и везет, уж не знаешь — где ты и будет ли конец тоскливому, однообразному пути.
В окно против печки порывами хлещет снег, засыпает стекла, пробиваясь мелкой пылью сквозь солому. Иногда из‑за рамы вынырнет зябкая мышь, потычется мордочкой в стекло, замерев, посмотрит зелененькими глазками на огонь в печке и невесть с чего испуганно метнется обратно — только хвостик скользнет по стеклу.
- На берегах таинственной Силькари - Георгий Граубин - Великолепные истории
- Тайные знаки судьбы - Наталья Аверкиева - Великолепные истории
- Царевич[The Prince] - Франсин Риверс - Великолепные истории
- Долгая и счастливая жизнь - Рейнольдс Прайс - Великолепные истории
- Цейтнот - Анар - Великолепные истории