Головокружение, тошнота и сонливое состояние не оставляли нас весь день. Трижды мы вылезли из юрты, кое-как двигались и ничего не ели.
Так проболели мы две недели.
Силы наши восстанавливались очень медленно. Обе старушки все время ходили за нами, как за малыми детьми, и терпеливо переносили наши капризы. Так только мать может ходить за больным ребенком. Женщины починили всю нашу одежду и дали новые унты, мужчины починили нарты и выгнули новые лыжи.
Наконец, мы оправились настолько, что могли продолжать путешествие. Я назначил днем выступления 14 января 1910 года. С вечера мы уложились, увязали нарты и рано легли спать, а на другой день со свежими силами выступили в путь.
Как сейчас вижу маленькую юрточку на берегу запорошенной снегом протоки. Около юрточки стоят две туземные женщины — старушки с длинными трубками. Они вышли нас провожать. Отойдя немного, я оглянулся. Старушки стояли на том же месте. Я помахал им шапкой, они ответили руками. На повороте протоки я повернулся и послал им последнее прости.
Удэхейцы снабдили нас продовольствием на дорогу и проводили, как они сами говорили, на шесть песков, т. е. на шесть отмелей на поворотах реки. Они рассказали нам путь вперед на несколько суток и указали, где найти людей. Мы расстались.
Зимний переход по реке Хунгари в 1909 году был одним из самых тяжелых в моей жизни, и все же каждый раз, когда я мысленно оглядываюсь во времени назад, я вспоминаю с умилением двух старушек, которые оказали нам неоценимые услуги и, может быть, спасли нас от смерти.
Путешествие наше близилось к концу. Сплошная тайга кончилась и начались перелески, чередующиеся с полянами. С высоты птичьего полета граница тайги, по выходе в долину Амура, представляется в виде ажурных кружев. Чем ближе к горам, тем они казались плотнее, и чем ближе к Амуру, тем меньше было древесной растительности и больше луговых пространств. Лес как-то разбился на отдельные куртины, отошедшие в стороны от Хунгари.
Сознание, что Амур недалек, волновало нас, и как-то без всякого повода, на основании одних лишь предположений, мы уверили себя, что к вечеру непременно дойдем до села Вознесенского, расположенного с правой стороны около устья реки Хунгари.
В этот день с бивака мы выступили в обычное время и в полдень, как всегда, сделали большой привал. В два часа мы миновали последние остатки древесной растительности. Дальше перед нами на необозримом пространстве расстилалась обширная поемная низина, занесенная снегом, по которой там и сям отдельными буро-желтыми пятнами виднелись вейник и тростник, менее других погребенные сугробами.
Здесь с правой стороны реки мы нашли небольшую фанзочку, в которой жили трое корейцев-дроворубов. Они не говорили по-русски, и как я ни пытался узнать, далеко ли до села Вознесенского, толку добиться не мог. Корейцы что-то болтали и спорили между собой. Не помогло и черчение по снегу.
Надо было взять себя в руки и, невзирая на просьбы Рожкова и Ноздрина, остановиться на бивак и отдохнуть как следует, а завтра со свежими силами выступить пораньше и засветло дойти до Амура. Я этого не сделал, уступил своим спутникам и, несмотря на позднее время, пошел дальше.
Скитание по тайге надоело нам, одеты мы были плохо, питались кое-как и потому, естественно, всем нам хотелось поскорее добраться до Амура. Простая элементарная логика заговорила о необходимости устроить бивак, хотя бы в прибрежных кустах, где все же можно было собрать достаточно мелкого хвороста. Но как бывает иногда, находит какое-то помутнение рассудка. И вот ни на чем не основанная уверенность и надежда, что Амур так недалек, что если мы пойдем бодро и будем итти долго, то непременно достигнем цели, заслонили разумную осторожность. В самом деле! Лес кончился — разве это не признак, что Амур недалеко? Положим, что поемные луга протянутся километров 8-10, не более. Без сомнения, мы сегодня же будем в селе Вознесенском. Так говорили мои спутники. Доводы их показались мне убедительными — я махнул рукой и подал знак двигаться дальше.
От корейских фанз река сделалась извилистой. Еще некоторое время по берегам попадались одиночные кусты, но они скоро исчезли. Там, где река разбивалась на протоки, образовались молодые острова, еще не успевшие покрыться растительностью. Пора было остановиться на бивак, но так как мы решили во что бы то ни стало дойти до села Вознесенского, то этой мысли не суждено было воплотиться в действительность, она мелькнула только и бесследно исчезла. К тому же ночевка под открытым небом была абсолютно невозможна. Еще час, другой ходьбы и мы, вероятно, будем на Амуре.
Часа через два начало смеркаться. Солнце только что скрылось за облаками, столпившимися на горизонте, и окрасило небо в багрянец. Над степью пробегал редкий ветер. Он шелестел засохшею травою, пригибая верхушки ее к сугробам. Снежная равнина безмолвствовала. Вдруг над головой мелькнуло что-то белесоватое, большое. По бесшумному полету я узнал полярную сову открытых пространств.
«Я предвестница мрака, за мною ночь идет», — словно пророчила она своим появлением. Сова скрылась, и вместе с нею, казалось, улетела и угроза, оброненная ею по пути.
Мы шли еще некоторое время. На землю надвигалась ночь с востока. Как только скрылось солнце, узкая алая лента растянулась по горизонту, но и она уже начала тускнеть, как остывающее раскаленное докрасна железо. Кое-где замигали звезды, а между тем впереди нигде не было видно огней. Напрасно мы напрягали зрение и всматривались в сумрак, который быстро сгущался и обволакивал землю. Впереди по-прежнему плес за плесом, протока за протокой сменяли друг друга с поразительным однообразием.
— Что за диво, — сказал молчавший до сего времени Рожков, — давно бы надо быть Амуру.
— А ты почему знаешь, что ему давно надо быть? — возразил Ноздрин.
«А и в самом деле, — подумал я, — почему мы решили, что Амур недалеко? Быть может, до него еще целый переход». Эта мысль напугала меня, и я постарался отогнать ее прочь.
Через час ночь окончательно вступит в свои права и принудит остановиться. Итти в темноте наугад целиною по глубокому снегу трудно для здоровых людей, но совершенно не по силам было для нас, утомленных такой длинной и тяжелой дорогой. И днем-то мы часто сбивались с главного русла и залезали то в старицу, то в смежную протоку.
Как только кончился лес, стало заметно холоднее. Над снежной равниной пробегал холодный резкий ветер. Мы стали зябнуть и выбиваться из сил. Прошло еще два часа, а мы все шли. Ночь окончательно вступила в свои права. Стало так темно, что мы то и дело натыкались то на обрывистый берег, то на ледяной торос, то на колодник, вмерзший в мокрый песок. Впереди ни малейшего признака жилья, ни одного огонька. На небе горели бесчисленные звезды. Они сильно мерцали и в морозном воздухе переливались всеми цветами радуги.