Читать интересную книгу Тропою волка - Михаил Голденков

Сапега, Чарнецкий и Пац сидели на конях, принимая парад. «Молодец все же Кмитич, — думал, улыбаясь, Чарнецкий, глядя на поющий строй, — на все руки мастер наш полковник!» Русский воевода с улыбкой взирал на отросшую за время партизанства бороду Кмитича, считая появление этого «лесного волка» в своих рядах добрым знаком. «С таким удальцом-молодцом победим!» — говорил сам себе Чарнецкий.

Рядом с Чарнецким угрюмо восседали худой, седой как лунь гетман с длинными усами, в пурпурном кунтуше и плоской магерке из соболиного меха с пером, приколотым золотой брошью, и упитанный, темноволосый Пац с маленькими черными усишками, слегка напоминающий издалека шведского короля Карла Густава в своей широкополой шляпе.

Этих двух полководцев обуревали противоречивые чувства при виде бравой хоругви Кмитича и самого полковника. С одной стороны, нельзя было не восхититься Кмитичем, его удалью и влиянием на солдат; а с другой — черная зависть съедала Паца, так же, как он любил съедать гусиную печенку. Его, Кмитича, ничем не лучшего, чем Пац, князя, почему-то любили и боготворили все молодые девушки Княжества. Нет, конечно же, Пац знал, почему Кмитича любили больше, но… так или иначе, не мог с этим согласиться — ведь этот оршанский Кмит не знаменитей и не лучше Пацов! Почему же оршанцу падают с неба звезды прямо в руки?! Почему ему, а не Пацу?

Если Пац ревновал Кмитича ко всем молодым паненкам, то Сапегу заботила лишь одна-единственная — Александра Биллевич. Гетман понимал, что без этого молодого полковника его армия потеряет и моральный дух, и опытного боевого командира, и, возможно, даже успех всей кампании. С другой стороны, Великий гетман отмечал для себя, что не стал бы убиваться, если бы этого на редкость живучего Кмитича вдруг убили бы. Полоцкий князь быстро бы отправил сватов во второй раз, уже к настоящей вдове пана Кмитича, и уж наверняка бы выпросил ее руку и сердце, усыновив ребенка…

***

Тучи сгущались над Слонимом. С целью разведки дислокации противника в сторону Слонима был выслан московитский отряд под командой Нащекина, но Чарнецкий стремительно атаковал его, нанес поражение и вынудил отступить к основным силам князя Хованского. Выслушав доклад Нащекина, Хованский скрипнул зубами.

— Дьявол! — рубанул он кулаком воздух. — Ну да ничего! Мы используем фактор неожиданности! Ночью перейдем через Полонку и врасплох атакуем чертовых поляков!..

Однако неожиданности у Хованского не вышло. На рассвете 28 июня авангард московской армии, переправлявшийся кто по мосту, кто увязнув в топких берегах литвине кой речушки, вновь был атакован войсками Чарнецкого. Предрассветный туман и дым от подожженных литвинами домов скрывали истинную их численность, составлявшую до 8000 конницы и до 4000 пехоты. Ну, а разведке Хованского показалось, что силы Чарнецкого почти вдвое меньше. И это была еще одна хитрость русского воеводы, успешно реализованная. Ничего не знал московский князь и о присутствии своего недруга Кмитича с его «лютичами»…

— Атаковать Чарнецкого! — приказал Хованский, видя завязавшийся на переправе бой. Московиты пошли на польский авангард большими силами. Затрещали мушкеты, ухнули пушки. Поляки под огнем и новой атакой массы неприятелей стали спешно отступать.

— Они отступают! — усмехнулся, сидя в седле, Хованский. — Вперед! Нужно не дать им опомниться!

Щербаков и Змеев, сидя рядом на своих белоснежных скакунах, не разделяли оптимизма князя.

— Не стоит рисковать! — говорил Змеев. — Мы не знаем, сколько там поляков у Чарнецкого! Сколько у них там литвин, тоже не знаем!

— Не рисковать? — презрительно усмехнулся Хованский. — Без риска нет побед! Я приказываю атаковать!

Ну, а Чарнецкий завлекал врагов в «расставленные сети». Старый русский прием ложного отступления все еще действовал. Полк Змеева силами верной царю литвинской шляхты ринулся преследовать русского воеводу и при переправе через топкую реку угодил-таки в засаду: драгуны Чарнецкого с двумя пушками открыли яростный огонь сбоку по мосту, а затем солдат и шляхту Змеева атаковали коронные гусары с палашами и длинными копьями. На мосту и в реке все смешалось. Люди падали, прыгали в воду, вмиг окрасившуюся кровью… Московитяне бросились обратно к берегу, но и на берегу разрывались ядра и свистели пули.

— Построиться! — кричал в бешенстве Семен Змеев, матеря про себя Хованского. Рядом разорвалась граната. Когда ее белесый дым рассеялся, то конь Змеева лежал мертвым на земле, а сам воевода с трудом выкарабкивался из-под тела животного. Левой рукой он держался за окровавленный бок.

— Бежим, воевода! Спасайся! — кричали Змееву ратники.

— Назад! — попытался встать Змеев, но… упал замертво. Кругом свистели пули, картечь, звенели клинки и шумели крылья гусар польских и литвинских. Словно воинство Архангела Михаила спустилось на землю, чтобы покарать грешников.

— Руби-и-и! — зычным криком сопровождали себя всадники литвинов.

— Проклятье! — воскликнул Хованский. Теперь он понял свою ошибку. Князь выхватил саблю и лично повел в атаку весь правый фланг — около шести тысяч человек. Его ратники сшиблись с идущими вперед литвинами и поляками. Ожесточенный бой завязался и в воде Полонки, и в ее трясине, и на суше. Конные литвины Полубинского налетели вихрем, рубили врага, теснили его, втаптывали копытами коней в топкие берега, сбрасывали в воду. Хованский знаками и криками собирал вокруг себя своих всадников и вновь бросал их в атаку. Но даже его энтузиазма и храбрости не хватало, чтобы остановить напор литвин. Подскочивший к московскому князю литвинский гусар ткнул Хованского копьем в голову, тот пригнулся, но получил скользящий удар. Искры посыпались из глаз Хованского, кровь хлынула налицо. Телохранитель Хованского выстрелил в гусара из пистолета, схватил под уздцы коня московитского воеводы и стал увлекать его вон от переправы.

Но литвины уже сидели на плечах и рубили неприятеля в хвост и в гриву. Московитян спасли немецкие рейтары. Они рассыпались по берегу и открыли огонь из мушкетов. Для Полубинского дело осложнялось болотистыми берегами Полонки, где вязли его кони. Но вот копыта наконец-то застучали по твердой земле — гусары преодолели топь. Однако теперь на них уже летели отборные боярские полки и немецкие рейтары. Неприятели с громким кличем сблизились, сшиблись, и все вновь смешалось в водовороте отчаянного сражения.

— Вперед! Всем вперед! — командовал, сидя на траве, Хованский, пока ему перевязывали голову. Весь оставшийся резерв его войска бросился в атаку на армию Речи Посполитой. Сейчас, казалось, московитяне своей массой задавливали литвин и поляков, окружали и поглощали их своей лавой. Но… Со стороны войска Речи Посполитой вновь грянули пушки, вдарили картечницы, мушкеты, засвистели пули… Едва усевшись в седло, Хованский тут же из него вывалился — на этот раз пуля скользнула по лбу князя, и Хованский на несколько секунд потерял сознание. А с фланга уже громыхали залпы — то солдаты литвинского полковника Войниловича обстреливали левое крыло московского войска. К Войниловичу присоединился и Пац со своей жмайтской дивизией. Смяв фланг ратников Хованского, солдаты Войниловича ударили в тыл неприятеля, налетели на позиции пушкарей, спрятавшихся в зданиях местного поместья. По литвинам из-за стен буцынков открыли смертоносный огонь из орудийных и мушкетных стволов. Ядра и пули стали косить литвинскую и жмайтскую пехоту, люди падали снопами на землю.