Впоследствии известный художник Александр Меркулов, служивший в то время на Северном флоте, посвятил этому подвигу радистов одну из своих картин. А пока "четыреста вторая" пробивалась сквозь жестокий шторм. Хромеев все еще непослушной рукой выстукивал на ключе позывные базы...
Трое суток бушевало Баренцево море. Три ночи, когда "щука" всплывала для зарядки аккумуляторной батареи, подводники боролись со стихией. На четвертые сутки ветер ослабел и волна спала. Только мертвая зыбь еще слегка раскачивала лодку. Свободные от вахты занялись ликвидацией всех повреждений, которые причинил шторм.
Вечером была получена радиограмма, в которой содержался приказ сменить боевую позицию лодки. Новая боевая задача состояла в том, чтобы выйти в район, через который в скором времени проследует крупный конвой, доставлявший из Великобритании в наши порты военное снаряжение. В радиограмме указывалось, что, охраняя конвой, нашей лодке, по всей вероятности, придется иметь дело с немецкой эскадрой, в составе которой находился линейный корабль "Тирпиц". Позиция для "Щ-402" была назначена к северу от Нордкапа.
Командир собрал офицеров и ознакомил их с задачей. В интересах быстроты и скрытности он решил совершить переход в надводном положении в темное время суток. Оставшиеся до вечера часы использовались для подготовки к переходу. Подводники еще раз осматривали механизм-и оружие. Штурман проложил на путевой карте кратчайший курс. А Николай Гурьевич в эти часы не только контролировал ход работы на лодке, но и еще раз перелистал справочник, освежая в памяти тактико-технические данные немецких боевых кораблей. Больше всего его интересовал, конечно, "Тирпиц".
Когда всплыли и взяли курс на новую позицию, ветер опять усилился. Через час он уже достигал восьми баллов, с порывами - до девяти. Встречная волна, как говорят моряки, била корабль в скулу. Трещала надстройка. В носовой ее части сорвало крепление воздушной магистрали, от чего глухие удары волн стали сопровождаться металлическим лязгом. Об устранении этой поломки пока не могло быть и речи, потому что любой человек, выполняя эту работу, наверняка захлебнулся бы соленой водой.
Ближе к утру ветер немного стих. До новой позиции оставалось идти еще два часа. В это время командир вызвал на мостик инженера-механика Большакова, и между ними произошел такой разговор:
- Мне кажется, теперь можно закрепить трубопровод.
- Все еще рискованно.
- Другого выхода нет.
- Жаль, если человек погибнет, не выполнив задания.
- А если из-за неисправности погибнут все? Максимум через час надо погрузиться. А трубопровод будет создавать дополнительные шумы. Это будет мешать нашим акустикам. А гитлеровцам на руку.
- Выходит, надо рисковать.
- Кто, по-вашему, может закрепить надежно и быстро?
- Маслюк,- не задумываясь, ответил Большаков.
Позвали наверх Маслюка. Он несколько неуклюже выбрался из люка. Трюмный был одет в засаленную рабочую телогрейку, пилотка натянута на самые уши. Большаков рассказал ему, что нужно сделать, и спросил:
- Сколько времени понадобится?
- Наверно, не меньше двадцати минут.
- Хорошо. Забирайте все необходимое и приступайте к делу. Медлить нельзя.
К трюмному подошел Столбов:
- Учти, Алексей, вот что. Находимся в районе действия авиации и кораблей противника. Может быть, придется срочно погружаться... Следи за сигналами с мостика. В случае чего - немедленно бросай работу и возвращайся.
- Все понял, товарищ командир, ответил Маслюк.- Разрешите выполнять?
Через несколько минут Маслюк уже с инструментами спустился с мостика. Осторожно, чтобы не смыло за борт, добрался до носовой части лодки и через лючок протиснулся в надстройку. Как он там работал в ледяной воде, уму непостижимо. Столбов тревожно поглядывал то на море, то на надстройку. Минуты стали такими же долгими, как и после торпедного залпа. Десять, пятнадцать, двадцать... В лючке показалась голова Маслюка. Он с трудом вылез на палубу, медленно дошел до ограждения рубки. Николай Гурьевич протянул ему руку и помог взобраться на мостик. Тяжело дыша, трюмный доложил:
- Товарищ командир, ваше приказание выполнено!
Рассвет застал "четыреста вторую" в районе новой позиции, милях в тридцати от мыса Нордкап, самой северной точки Европы. Серые, холодные волны лениво, будто потягиваясь, катились к невидимому берегу. Лодка шла на границе ночи и дня. Впереди еще царила ночь, и темнота скрывала от глаз недостижимую линию горизонта. А за кормой уже светлело утро, начинающее новый день.
- По местам стоять к погружению!
Командир, последним покидая мостик, чуть задержался, залюбовавшись картиной рассвета. Потом захлопнул за собой массивную стальную крышку и крикнул вниз:
- Задраен рубочный люк!
Через несколько десятков секунд лодка исчезла с поверхности моря, оставив над волнами стеклянный глазок перископа.
Все было обычно, а между тем на лодку уже обрушилась беда. Командир смотрел в перископ и ничего еще не знал. Комиссар после бессонной ночи прилег отдохнуть и тоже ничего не знал. Помощник, штурман, минер, торпедисты, электрики, рулевые - никто не знал о случившемся, а между тем каждая минута усугубляла положение корабля.
Развязка наступила после полудня, когда в центральный пост вошел бледный как мел инженер-механик Большаков и доложил командиру, что топлива хватит только на возвращение в базу, да и то самым экономным ходом.
Нет слов, чтобы передать отчаяние командира. Как можно было допустить такой просчет? Куда девался соляр? Что делать?
С наступлением темноты Столбов решил всплыть и запросить по радио разрешение возвратиться в базу, чтобы пополнить запасы топлива и опять вернуться на боевую позицию.
Море оказалось на удивление спокойным, в небе ни тучки. Вот уж некстати так некстати. Хромеев передал радиограмму. Прошел час томительного ожидания. Ответа не было. Радиограмму повторили еще несколько раз подряд, но квитанцию, подтверждающую ее прием, так и не получили. Хромеев с Васильевым осмотрели и проверили аппаратуру, антенну. Все было в порядке, а на связь с базой опять выйти не удалось. Это было тем более страшно, что передатчик работал нормально и антенна излучала мощность.
Выход из создавшегося положения был один: покинуть район боевых действий и идти в базу. И "четыреста вторая" легла на обратный курс.
Деловито постукивали дизели, наполняя отсеки мелкой дрожью. Командир в мрачном настроении расхаживал по мостику. Три шага в одну сторону, три - в другую. Больше и не расходишься. Вахтенный офицер и сигнальщик тревожно оглядывали горизонт. В такую ясную погоду подводная лодка далеко видна.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});