Повозка двинулась дальше. Де Бац достал из кармана большой клетчатый платок и вытер вспотевший лоб. Несмотря на холод, он горел, как в лихорадке.
— Все в порядке, ваше величество? — нагнувшись, спросил барон.
— Да, только… Долго мне еще так сидеть?
— Нет. Еще чуть-чуть, и я вас освобожу. Остаток пути будет более приятным.
Мальчик сидел, согнувшись, в ящике, служившем козлами папаше Гоге.
Солнце только-только появилось над горизонтом. С Сены поднимался густой туман, Марсово поле и Военную академию разглядеть было невозможно. Де Бац глубоко вдохнул напоенный влагой воздух, чтобы умерить бешеный стук своего сердца. Жан знал, что его друзей из Сюрена арестовали еще два дня назад, но не думал, что об этом уже стало известно на постах, охраняющих Париж. Слава богу, сержант, кажется, ничего не заподозрил. Барон знал, где в Сюрене искать старенькую двуколку, доставившую к морю стольких ни в чем не повинных людей, которым грозила опасность. Останется только запрячь в нее лошадь, везущую повозку с бочками, и они поедут в Пуасси, где их ждет надежное убежище и друзья. Там они проведут ночь.
На «военном совете» с Кортеем и Питу они решили, что гражданин Гоге дальше не поедет. В двуколке займет место добродушный крестьянин из Нормандии, папаша Морель, чья единственная дочь недавно умерла в Пуасси, оставив старику-отцу внучку, у которой «болезнь кожи». Об этом будут свидетельствовать красные пятна на лице ребенка, которые, по их расчетам, должны отпугнуть любопытных. Ну, а тем, кто не побежит от них со всех ног, папаша Морель расскажет со слезами на глазах, что для внучки остается только одна надежда — приложиться к целительному камню недалеко от Авранша. Де Бац хорошо знал людей и полагал, что у него все должно получиться…
Было 21 января 1794 года. Ровно год назад в это же самое время короля Франции везли в закрытой карете к эшафоту. И вот теперь сын Людовика XVI и Марии-Антуанетты ехал на повозке с пивными бочками по берегу реки в густом тумане и не предполагал, что таким же туманом покрыто и его будущее… Вечером того же дня Робеспьер снова отдал приказ об аресте Кортея. На этот раз ареста не избежали также Дево и Руссель.
Не забыл Робеспьер и о Мари Гранмезон — ее увезли из дома на улице Менар и препроводили в тюрьму, занявшую бывший монастырь бенедиктинок. Неподкупный понял, что настало время прибегнуть к самым решительным мерам, чтобы наконец поймать того, кого он называл Невидимым. К счастью, де Бац об этом ничего не знал…
Глава XIV
ЖЕРТВЫ
Сидя в тюрьме, Шабо в конце концов внушил себе, что он вне опасности. Никаких сомнений, его арестовали только для того, чтобы укрыть от мести тех, на кого он донес и кого вот-вот посадят! Несколько дней он провел в одиночной камере, а потом его перевели в помещение, вполне пригодное для жилья, хотя, конечно, ничем не напоминавшее его уютную спальню в особняке на улице Анжу. К тому же Шабо разрешили заказывать еду у Коста, трактирщика с улицы Турнон. Денег у бывшего монаха хватало, и он даже начал потихоньку полнеть. Почти каждый день он съедал пулярку, суп, отварное мясо, котлеты, а если таковых не оказывалось, то курицу с трюфелями или куропаток. Все это запивалось отличным вином. Ему не отказывали в бумаге, перьях и чернилах.
Шабо не сомневался, что его жизни ничто не угрожает до тех пор, пока от него ждут все новых разоблачений, и старался вовсю. Он продолжал строчить доносы на окружавших его людей и уже обвинил во всех смертных грехах Эбера, Фабра д'Эглантина, Дантона, Лакруа и даже Давида, не говоря уж о де Баце. Шабо судорожно рылся в памяти, вспоминая все новые имена, выдвигая против них более или менее правдоподобные обвинения. Когда он узнал о том, что братья Фрей арестованы, то написал совершенно невероятное письмо: «Я благодарю Провидение за то, что вы наконец решились арестовать моих шуринов. Я считал их чистыми, как солнце, и честными якобинцами, но если они оказались не такими, то это самые лицемерные люди на свете».
Даже арест Леопольдины не причинил ему душевной боли. Шабо больше не испытывал нежности ни к кому, кроме себя, если допустить, что он вообще был способен на подобные чувства. Когда бывший монах не писал доносы, он слагал вирши в свою честь, воспевая собственную непогрешимость. Со своей стороны Комитет общественного спасения в некотором замешательстве смотрел, как увеличивается стопка доносов, поступающих из тюрьмы Люксембургского дворца. Сначала члены Комитета не придавали им большого значения, зная истинную цену Шабо. Но потом они пришли к выводу, что дыма без огня не бывает и что, возможно, в этой писанине есть доля правды. Доносы Шабо принялись внимательно изучать, тем более что Робеспьер и его любимый соратник общественный обвинитель Фукье-Тенвиль увидели в этом отличную возможность избавиться от всех, кто мог бы им помешать в установлении диктатуры. Мало-помалу та грязь, что выплескивал в своих доносах Шабо, начинала пятнать Коммуну и Конвент. А пока его жертвами становились ни в чем не повинные люди — такие, как Мари Гранмезон…
Молодая женщина, томившаяся в доме на улице Менар, не получая ни от кого никаких известий, не имея возможности ни с кем переписываться, была чуть ли не рада возвращению в тюрьму. Там она могла, по крайней мере, узнать, что происходит в городе. Но на этот раз ее отвезли не в Сент-Пелажи, где она могла бы снова встретиться с актрисой Франсуазой Рокур.
Несмотря на то, что каждый день повозки свозили арестованных к эшафоту на площади Революции, тюрьмы оставались переполненными. В них томилось больше шести тысяч человек — при том, что все население Парижа едва превышало шестьсот тысяч. Поэтому под тюрьмы отдавали все новые и новые заброшенные монастыри. Так случилось и с монастырем бенедиктинок, сестер выгнали совсем недавно, а их место в кельях заняли узницы. Именно в эту тюрьму и отправились Мари и ее горничная Николь, а Бире-Тиссо увезли в тюрьму Форс.
Поначалу Мари испытывала даже некоторое облегчение, потому что прекратились ежедневные визиты полицейского Армана, чьи разговоры сводились всегда к одному и тому же: «Скажите нам, где Бац, и мы немедленно вас освободим!» В первые дни Мари смеялась ему в лицо. Откуда ей знать, где сейчас де Бац, этот человек-ветер, когда она сидит в своем доме и ее так надёжно охраняют? Потом эти разговоры утомили ее, и молодая женщина просто перестала отвечать Арману, даже когда он грубо обращался с ней, что случалось все чаще. Но Арман внушал Мари отвращение, и ей становилось все труднее сдерживаться. А ведь этот человек бывал когда-то в ее доме в Шаронне, де Бац считал его другом, и Арман даже осмеливался говорить Мари о своей любви. Хуже всего было то, что он продолжал говорить о своих чувствах и теперь. В тюрьме Мари могла хотя бы надеяться, что полицейский оставит ее в покое. Но она быстро поняла, что ее ожидают новые испытания. Так как монахинь изгнали из монастыря совсем недавно и какое-то время они даже жили вместе с узницами, эта тюрьма была более сносной, чем остальные. Здание монастыря, окруженное садами, было красивым, за могилами на монастырском кладбище ухаживали так же любовно, как и за клумбами. Заключенным разрешали там гулять. Во время одной из прогулок Мари познакомилась с женщиной лет сорока, все еще очень красивой. Та грустно прохаживалась между заброшенными теперь могилами и, увидев Мари, после минутного замешательства подошла к ней.