Читать интересную книгу Сибиряки - Николай Чаусов

— Анна… Анна… Ну вот так, Аннушка: уставчик строевой поучи, остальное Фекла тебе с Червинской расскажут. А ну-ка спляши еще! — неожиданно приказал он.

Нюська зарделась.

— Не на полянке я…

Феня шепнула подружке на ухо:

— Гвардии подполковник приказывает, дурочка!

— Ну-ну, давай, Аннушка, не робей! — и сам захлопал в ладоши.

Нюська нехотя, как под ружьем, пошла по палатке, заперебирала кирзухами. Прошла еще круг, притопнула — и понеслась, заплясала. Подскочила к начальнику, кинула ему под ноги руку: выходи, мол, и ты!

Феня захлопала, засмеялась:

— Просят, товарищ гвардии подполковник!

Молодое, темное в загаре лицо начальника засияло. Встал, тряхнул назад головой, отбросив со лба густые белые пряди.

— Спасибо, Аннушка, в другой раз. Не ожидал: здорово пляшешь. На фронте это дорого, а для нас — клад. Будешь раненым плясать, Аннушка.

— А я и раньше выступала в госпитале. В Иркутске еще.

— Вот и договорились. Фекла, пройди с Рублевой в амбар, скажи, чтобы шкуру получше дали. Из комсоставских… Не гоже артистке в такой.

Едва закрылся за начальником дверной клапан, Феня обрадованно обняла Нюську:

— Ох, и рада же за тебя, Нюсенька! А ты еще горевала… Вон как он тебя: Аннушка! Не то что: Фекла! Марья!.. Счастливая ты, подруженька, ох и счастливая же ты, Нюська!

3

Необычная, суетная госпитальная жизнь пришлась по душе, а потом и вовсе понравилась Нюське. Месяца не прошло, а уже всего испытала санитарка Рублева: и грязь, и кровь, и тяжести разные… Зато как тепло улыбались раненые, встречая в своих огромных палатках, в приспособленных под палаты школах и сельских клубах стриженую плясунью. Так и прозвали ласково «стригунком». Одного недоставало Нюське: весточек из дому, из музучилища и еще одной, пусть малюсенькой — от Романа. Однажды как-то даже приснилось ей: распахнулась — будто ветром подняло — их, Нюськи с Феней, палатка, и вошел к ним высокий плечистый парень в охотничьих унтах, собачьем треухе со звездочкой, с автоматом на широкой груди… «Вот ты где запряталась! А я-то тебя по всему белу свету ищу, Нюська!..» Роман! И догадывалась нутром, а сразу не признала…

Рассказала про сон Фене. Глупая Фенька во все сны верит: облапила, поцеловала и говорит: «Ну, Нюська, жди весточку! Это уж точно!..» А вот уже вторая неделя к концу, как сон был, а ни от кого ни одной строчки. И вдруг…

— Нюська, подруженька моя, пляши! — прибежала Феня с почты, высыпала Нюське в подол целую кипу писем.

И откуда только не было! От отца с матерью, от Тани Косовой — целых три сразу! — из музучилища — тоже восемь! Только ни от Миши Косова, ни от Ромки… С какого и начать? Вскрыла первым отцовское, прочла вслух:

«Здравствуй, дорогая наша доченька Нюся!

Целуем тебя: отец твой, матушка, бабаня, дед, сестрица твоя Машенька и братцы твои Николай и Григорий…»

У Нюськи сперло дух, отерла навернувшиеся от радости слезы, стала читать дальше:

«А еще кланяются тебе: подружки твои Таня Косова, Валя Сомова, Вера Седых, Матрена Лесницких…»

— Много-то как! — вставила Феня.

Отец писал все: и как узнали дома из письма Нюськи, что уехала на фронт с культбригадой, и какой переполох у матери с бабушкой вызвало это ее сообщение, и как приехали к ним в Качуг две студентки, вернувшиеся с культбригадой в Иркутск уже без Нюськи, долго не решались рассказать о случившемся, а потом сами же поругали Нюську за то, что самовольно удрала на позицию поглядеть немцев, а вместо этого чуть не угодила на тот свет, и какое горе было в семье — еле отвадились с маманей… А под конец писал:

«А то, что ты в санитарках осталась, доченька, я это вполне одобряю, хотя не все, конечно, со мной согласные. А будет опять голос, после войны доучишься…»

Феня, слушая Нюськино чтенье, только ахала. На одном из студенческих Нюська споткнулась, перечитала еще раз:

«…Нюська, тебя ищут! Вчера в музучилище пришло письмо с балтийского фронта или флота, не знаю, разыскивает тебя один старшина какой-то второй статьи…»

— Ага, подруженька! А ты снам не веришь!.. — вскричала Феня и тоже впилась в письмо.

— Погоди ты! — оборвала Нюська. Кто еще может разыскивать ее?..

«…Начудил в письме — ужас! Пишет: „Фамилии, извините, не помню, а зовут Аней. Собой красавица, коса — толще якорной цепи, певица… Прошу, пишет, сообщить ее координаты, фамилию и все прочее, так как она для меня ясная звездочка и перископ всей моей жизни и должен я ее разыскать хоть на дне моря…“»

— Ой, здорово-то как, Нюсенька! — не выдержала Феня. — Мне бы так кто написал — ох, и счастливая была бы я!..

«…Мы ему ответ всем курсом писали. И, конечно, почудачили: „Аней, дорогой товарищ старшина, у нас в училище двадцать восемь, Аней с косами — три, а красавиц из них — одна, Аня Рублева, но и та сейчас без косы, а служит санитаркой в армейском госпитале. Так что вы, уважаемый товарищ искатель звездочек и перископов, пишите ей прямо на полевую почту такую-то… Словом, жди теперь, Нюська, от этого моряка весточки…“»

— Вон кто! — догадалась наконец Нюська. — Это ко мне в Москве еще один матрос приставал…

— Красивый?

— Кто?

— Ну матрос тот.

— Дура ты, Фенька! — обругала подружку Нюська. — Что я его, разглядывала? Я ему по морде съездила, гаду, а он опять…

Феня с откровенной завистью смотрела на Нюську.

4

— Рублева, займите раненых!'

— Опять?

— Что значит «опять», Рублева?!

Нюська смолчала. Дежурный лейтенант смерил ее осуждающим строгим взглядом и, ни слова более не сказав, прошел мимо. Нюська домыла окно и, поправив халат, отправилась сполоснуть руки.

Нюська терпеть не может этого холеного, придирчивого ко всему фельдшерюгу. И придирается-то не для пользы дела, а так, вид делает, перед начальством выслуживается. В его дежурство даже раненые боятся лишний раз кашлянуть, по палате пройти: сейчас же прибежит, зашикает, угрожать станет, а то и сразу к начальнику госпиталя с доносом. Другие, которые дежурят, и сплясать разрешат даже, а у этого: сиди и читай чуть не шепотом раненым книжку. Черт косоглазый!

В палате ее уже ждали.

— Стригунок наш пришел, братцы! Подымайся!

— Что читать ноне будем, красавица?

— Ой, тише, дядечки, только тише! — взмолилась Нюська. — В соседней палате дежурный лейтенант, услышит — заругает меня, дядечки…

— Подумаешь, строгий какой!..

— Тише ты! Аннушка просит. Тебе ничего, а ей неприятности могут.

— А ну стул Аннушке!

Раненые поднялись, зашевелились, поставили у окна стул.

— Садись сюда, ближе к свету, дочка! Чегой-то ты сегодня кислая, Аннушка?

Нюське и в самом деле кисло. Целый день мыла в палатах, грязищи одной сколько вынесла, хотела успеть окна домыть до смены — а тут читай! А когда готовиться к занятиям на курсах? Сам же фельдшер ее потом спросит… Но посмотрела на обращенные к ней со всех сторон лица, встряхнулась.

— Хотите, стихи почитаю? Хорошие! — показала Нюська тонкую книжку.

— Про любовь?

— И про любовь.

— Самый раз! Нам сейчас только про любовь надо! Две калеки без зубов толковали про любовь…

— Заткнись, дурень! Читай стихи, Аннушка!

Но не успела Нюська начать, вошел еще раненый. Взял оба костыля в одну руку, поднял над головой конверт, засверкал глазами на Нюську.

— А ну, стригунок, пляши!

— Ой, правда? — ахнула Нюська. — Откуда?

И сразу со всех сторон:

— Вот это лучше стихов! Пляши, Аннушка!

— Русскую!

— Барыньку!

— Заводи, братцы!..

И стихли. В двери дежурный фельдшер. Обвел раскосым взглядом раненых, вперился в санитарку.

— Что за шум, Рублева? Прошу не забываться. Кстати, я вам уже обещал наряд вне очереди… Читайте вполголоса, чтобы в соседней палате…

— Слушаюсь, — не дождалась Нюська.

Лейтенант еще раз зло глянул на санитарку, оставил палату.

— Ушел, гнида. Чего это он к тебе так, Аннушка?

— А он ко всем так. Давайте письмо…

— Спляши.

— Нельзя ж, видели. Откуда письмо?

— А ты тихонько, Аннушка… Да гляди, он, видать, на кухню подался… Давай, Аннушка, уважь пляской!

— Спляши, стригунок, не бойся!

— Разве что только тихонько, дядечки?

— Факт!

И уже в ладоши: шлеп!.. шлеп!.. Нюська глянула в окно, убедилась, что лейтенанта не видать… А пусть и увидит, пусть наряд дает, назло ему…

— Эх, была не была!

Помолодели, заулыбались лица. Нюська оттянула двумя пальцами халат, провела в воздухе рукой, вышла на середину. Повскакали ходячие, поднялись, сели лежачие. Шлеп, шлеп, шлеп… Ай да дочка! А Нюська обошла еще круг, еще — и ну каблуками, носочками! То так поплывет, то этак. Одна рука в бок, другая так и зовет, так и манит. А ну, кто на двух ногах, кто проворней!.. Шлеп-шлеп, шлеп-шлеп! Шибче, шибче, Аннушка! Не стыдись! Разгони скуку! Выскочил на середину парень. Не беда, что рука на привязи, — ноги пляшут! Увивается, приседает паренек возле девушки, а она другим улыбки дарит, к другим руку тянет. И второй пошел… Шибче! Шибче!.. Эх, каблуки бы с подковками вместо туфель! Шлеп-шлеп, шлеп-шлеп!.. Стонут в смехе шаткие половицы, скрипят железные койки… Ай да дочка — огонь! Ай да парни!