Он ударил коня в бока, вздернул на дыбы и бросил прямо на стражников. Солдаты отскочили в стороны, уворачиваясь от бьющих воздух копыт. Люг грудью лошади сшиб стражника, отрезавшего его от коновязи, ударом меча по голове, плашмя, опрокинул второго. Невооруженные слуги, как зайцы, порскнули в стороны. Меч Фаргала рассек кожаные ремни, а Люг ловко поймал их концы и поскакал прочь по дороге, уводя за собой приглянувшихся коней.
Фаргал вертелся на месте, размахивая мечом и не подпуская солдат к коновязи.
По упавшим створкам протопали сандалии еще дюжины стражников. Подкрепление.
Фаргал взмахнул мечом. Жердь, к которой были привязаны лошади, развалилась пополам. Царь завыл волком, бросил коня прямо на цепочку солдат, опрокинул двоих и поскакал за соктом, оставив позади полную неразбериху.
Люга он догнал мили через полторы.
– Ну, мой царь,– сказал вождь.– Раз у тебя появился двойник, ты вполне можешь стать бродягой!
– К демонам! – закричал Фаргал.– Через два дня мы будем в столице, и я собственноручно сдеру с него кожу!
– Хорошая идея! У нас теперь есть заводные лошади, и через два дня мы наверняка доберемся. Кожу, как сдерешь, не выбрасывай – мне подари: обтяну новое седло!
Люг рассмеялся.
Оба всадника сменили коней и прибавили ходу. От Заралона до Великондара немногим больше ста миль.
9
В Великондаре шел дождь. Он начался в середине первой полуденной стражи и лил, не переставая, уже несколько часов.
Ирдик Шера стояла в дверном проеме, ведущем на террасу, и смотрела, как крупные капли разбрызгиваются, ударяясь о глянцевые виноградные листья.
Прежде она очень любила дождь. Ливень спустя три недели после Игр означал, что самое жаркое время года позади и наступает приятный сезон прохлады. Еще через несколько недель, когда вода в Великоне поднимется и затопит пороги, можно будет на речном судне подняться вверх по реке, до самой подошвы Ашшурова Хребта и полюбоваться уходящей под небеса стеной гор, которой Ашшур отделил сотворенный им мир от своего собственного.
Ирдик вспоминала, как приятно было, расположившись на палубе корабля вместе с матерью, глядеть на свинцовые вершины, затянутые дымкой, и набухшие водой облака, ползущие у подножия льдистого хребта. Неподвижные горы, с каждым днем плавания закрывающие все больше и больше неба. Синяя вода, текущая навстречу.
Набросив на плечи меховые накидки (дувший с восхода устойчивый ветер становился холодней с каждой пройденной путешественниками милей), мать и дочь жадно вглядывались в очертания береговых изгибов, подмечая все, что изменилось с прошедшего года. От Вардали Ирдик унаследовала почти соктскую страсть к путешествиям. Страсть, которую ее матери так и не удалось утолить.
Холодный ветер, буруны вокруг верхушек залитых поднявшейся водой камней, гладкая вода у берега, мерные всплески весел, толкающие судно вверх по реке. Запах ила, палубных досок, ритмичные удары барабана… Когда ветер спадал или сузившиеся берега убыстряли бег реки – шли бечевой. Тогда сам берег еще более приближался, оказываясь в десятках локтей от борта, и можно было разглядеть птичьи гнезда в нависших над водой ветвях старых ив.
Вечером останавливались на ночлег. Ставили шатры, разводили огонь на песчаной полоске берега. Как славно окунуться в воду и позволить реке нести себя! Здесь, в верховьях, не было ни крокодилов, ни хищных водяных змеев в двадцать локтей длиной, приплывавших с моря в жаркое время года к самой столице.
Наплававшаяся, замерзшая, Ирдик заворачивалась в меха и подсаживалась поближе к огню, вдыхая восхитительный запах жарящегося мяса и чувствуя, как рот наполняется слюной. Нет ничего вкусней, чем эти сочные ломтики, нанизанные на деревянные вертела вместе с остро пахнущими свежими лесными кореньями. Или запеченная в глине жирная рыба с гроздьями крупной розовой икры.
Ночью, завернувшись в одеяло, Ирдик лежала у пахнущей дымом стены шатра, слушая отдаленные голоса слуг, укладывающихся на ночлег у костров. И просыпалась ночью от протяжного рыка горного льва. Просыпалась, замирая от страха и вздрагивая, когда порыв ветра шевелил шерстяную ткань шатра: вдруг не ветер это, а когтистая лапа хищника…
Великондар погружался в сумерки. Скоро слуги зажгут фонари – и столичный дворец Шера превратится в волшебный замок.
Ирдик улыбнулась, шагнула на террасу. Дождевая капля упала на подставленную ладонь.
«Кэр…– подумала она.– Мой Кэр. Скоро я тебя увижу…»
С этой мыслью девушка вернулась в комнату и опустилась в свое любимое кресло.
Рабыня, сидевшая на ковре в углу комнаты и лениво перебиравшая струны сейтры, заиграла громче.
– Спой! – приказала Ирдик, откидываясь назад и кладя ноги в легких сандалиях на подушку.
Рабыня отпила немного сока из стоявшей на ковре чаши, откашлялась и прикрыла глаза:
– Пеночка у краешкаЖелтоватой кромкойДвижется, а знаешь, чтоСчастье так огромно,Что не помещаетсяВ съежившемся сердце.Лодочка качается,Парус треплет дерзкийВетер обещанияПризраком надежды.Комната качается,Брошена одеждаНа пол грудой спутанной…
Ирдик прикусила губу. Ее сердце болезненно сжалось, а горло будто сдавило обручем. Ирдик прижала ладонь к груди и зажмурилась…
– …Встану на колени я:Погоди, не кутай насВ пелену забвения!Лучше – пламя, танец нам!Сладко так сгораешь в нем!..Только и останется:Пеночка у краешка…
– Еще, госпожа? – спросила рабыня, продолжая перебирать струны быстрыми пальцами.– Спеть еще одну песню?
– Нет. Пошла прочь! – сердито крикнула Ирдик и сжала зубы, чтоб не разрыдаться.
Обиженная рабыня выскользнула из комнаты, а Ирдик свернулась в кресле, клубочком, как замерзший зверек, и больше не шевелилась.
Вардали, занятая собственными делами и мыслями, в которых посланник соктов занимал не последнее место, вспомнила о дочери, когда уже совсем стемнело.
Вардали поднялась наверх и, не увидев в комнате Ирдик света, решила: девушка спит. Но все-таки решила убедиться в этом наверняка.
Толкнув дверь, женщина очень тихо вошла в комнату и зажгла свечу. И увидела дочь…
– Что с тобой? – почти испуганно спросила она.
Ирдик подняла голову, глянула на мать снизу, затравленным зверьком.
«Да, ненадолго хватило ''лекарства''»,– подумала женщина.