Читать интересную книгу День независимости - Ричард Форд

Я уже поворачиваюсь, чтобы подняться в комнату и еще раз растормошить Пола, как вдруг на меня нападает жгучее, почти перенимающее дух желание позвонить в Готэм – Кэти Флаэрти. Несчетное число раз я воображал, какую радость (и благодарность) испытаю, когда она вдруг появится на пороге моего дома с бутылкой «Дом Периньона» в руке и потребует немедля позволить ей ознакомиться с моим давлением, измерить мою температуру, выяснить истинную правду о том, как я жил со времени, когда мы с ней разговаривали в последний раз, и скажет, что, естественно, вспоминала меня не меньше чем миллион раз, и в каждом таком воспоминании гнездилось свое «а что, если?», и вот наконец решила отыскать меня с помощью «Ассоциации выпускников Мичиганского университета» и явиться ко мне без предварительного уведомления, но «в полной надежде», что явление ее нежеланным не будет. (В первом моем наброске этого сценария мы с ней разговариваем – и не более того.)

Я уже размышлял два дня назад в «моей» комнате у Салли о том, что мало есть на свете вещей более приятных, чем обращенная к тебе просьба ничего не предпринимать, вслед за которой на тебя сваливаются – и вроде бы по праву – все радости, какие только существуют на свете. Именно этого возжелал бедный Джо Маркэм от своей «подруги» из Бойсе, да только она его обхитрила.

Так уж вышло, что номер Кэти еще хранится в моей памяти с тех пор, когда я в последний раз слышал ее голос, а было это четыре года назад, сразу после того, как Энн объявила, что они с Чарли надумали связать себя узами брака, а детей она забирает с собой, после чего я, проделав в опустевшем воздухе несколько мертвых петель, приземлился в риелторском бизнесе. (В тот раз я услышал лишь автоответчик Кэти и не смог придумать, какое сообщение оставить на нем, кроме вопля «Помоги, помоги, помоги!», от коего решил воздержаться.)

В общем, не успев толком подумать, я набираю 212 – код города, когда-то с гарантией снабжавшего меня странной, трусоватой, вдвойне обременительной, низкой самооценкой, – то есть когда я работал там спортивным журналистом и жизнь моя начинала разваливаться в самый первый раз. (Ныне он представляется мне не более чуждым, чем Кливленд; таковы наделяющие нас новой свободой, но и принижающие побочные достоинства торговли недвижимостью.)

Из-за ближайшей двери доносятся все более алчные шумы, создаваемые едоками, их безрадостный смех. Я жду, когда 212 установит связь и кто-то ответит на мой звонок – медоволосая, медокожая Кэти, счастливо надеюсь я, ставшая ныне bona fide[99] доктором, успешно практикующим что-то-там-этакое-как-его-там в «Эйнштейне» или «Корнелле»[100] и предположительно желающая (на это я тоже надеюсь) на несколько мгновений подвергнуть меня внеконтекстуальному, прочувствованному телефонному «лечению». (Я и вправду рассчитываю, что время пойдет вспять и звуки голоса Кэти позволят мне ощутить себя бог весть каким молодцом и умником, – чего только не бывает, – но и почувствовать также, что я способен выдержать все, что может сотворить со мной молодое поколение, в жилах которого течет не кровь, а ледяная вода.)

Гудок-гудок-гудок-дзынь. Гудок-гудок-гудок. Щелчок. Резкое металлическое урчание, еще один щелчок. Не обнадеживает. И наконец голос – мужской, молодой, самодовольный, голос ни в чем еще не разочаровавшегося самоуверенного всезнайки, для которого любое его исходящее сообщение есть вожделенная возможность насладиться собой, показав нам, просто позвонившим и ни в чем не повинным людям, какие мы все засранцы. «Привет. Это автоответчик Кэти и Стива. Нас нет дома. Честное слово. Ей-богу. Мы не лежим в постели, корча рожи и хохоча. Кэти, скорее всего, в больнице, спасает людей от смерти или что-то вроде того. А я, скорее всего, в “Бёрнхеме и Калене”, отрезаю себе кусок пирога потолще. Стало быть, проявите терпение и оставьте нам сообщение, и когда у одного из нас найдется время, мы вам перезвоним. Скорее всего, Кэти, поскольку меня автоответчик, типа того, не любит. До скорого. Пока. Ну и понятное дело, подождите сигнала».

Биииииииииип, щелчок, затем зевок (мой), лишающий меня возможности сказать что-нибудь внятное. «Привет. Кэти? – бодро произношу я. – Это Фрэнк (уже не так бодро). Мм. Баскомб. В общем-то, ничего важного. Я, э-э… Четвертое июля как-никак. Или около того. Я сейчас в Куперстауне и просто вспомнил о тебе. (В восемь-то утра.) Рад был услышать, что ты в больнице. Это хороший знак. У меня все в порядке. Я здесь с сыном, с Полом, ты его не знаешь. (Длинная пауза, лента крутится.) Ну вот, собственно, и все. Кстати, можешь сказать от меня Стиву, что я буду рад выбить из него все дерьмо в любое удобное для него время. Пока». Щелчок. Пару секунд я стою, держа в потной ладони трубку и оценивая сделанное сквозь призму чувств, которые оно во мне оставило, а также сквозь призму природы моего поступка – мелкого, необдуманного, возможно, глупого и унизительного. Ответ таков: мне стало лучше. Намного лучше. Невесть почему. Время от времени стоит совершать поступки самые что ни на есть идиотские.

Я бреду наверх, чтобы вытащить Пола из постели, собрать вещи и засучив рукава приняться за строительство нового дня, поскольку в том, что касается главной моей задачи (Маркэмов побоку), еще живы рудименты состоявшегося накануне вечером неуверенного сближения, да и в любом случае день этот довольно скоро закончится в изрядной дали отсюда – с Салли у «Рокки и Карло».

Наверху лестницы меня встречает Пол, сумка «Парамаунт» на плече, наушники от «уокмена» на шее. Пол еще покачивается со сна, волосы его мокры, однако он надел свежие мешковатые бордовые шорты, свежие ярко-оранжевые носки и просторную новую черную футболку с белой загадочной для меня надписью «Клир» на груди (возможно, какая-то рок-группа). Увидев меня, он сооружает на лице равнодушное выражение и надувает щеки, словно желая сказать, что знать о моем существовании – это одно, а вот встретиться со мой – совершенно другое.

– Удивлен, встретив здесь пердуна вроде тебя, – говорит он и, коротко хрюкнув, начинает спускаться по лестнице.

Через пять минут, проверив простыни Пола на предмет сырости (они сухи), я, готовый к завтраку, спускаюсь, неся портплед и «Олимпус», на первый этаж и обнаруживаю, что большая столовая все еще битком набита людьми, а Пол стоит в двери, разглядывая их и пренебрежительно улыбаясь. Шарлей, одетая в узковатую для нее футболку и вчерашние выцветшие джинсы, выносит из кухни все новые тарелки с блинчиками и беконом, чашки с дымящимся растворимым кофе. Она проезжается по мне взглядом, но, похоже, не узнает. И я сразу решаю, что не имеет смысла ждать здесь (когда Шарлей презрительно обслужит нас), мы можем уложить вещички в машину, отправиться на Главную улицу и позавтракать там – до того, как в девять откроется «Зал славы». Иными словами, старина «Зверобой» отходит в историю.

В общем и целом он оказался, несмотря на отсутствие хоть какого-то бара, недурным местом. В его стенах я смог завершить казавшуюся нескончаемой распрю с Энн, а кроме того, мне удалось отвертеться от Шарлей и начать, возможно, выстраивать новые отношения с Салли Колдуэлл. Плюс к тому мы с Полом сумели проникнуться большим доверием друг к другу, а мне выпал случай произнести несколько наставительных слов, которые я именно для сей цели и заготовил. Все это – достижения примечательные. Повези мне чуть больше, и «Зверобой» мог стать почитаемым и даже священным местом, куда – ну, скажем, в начале следующего столетия – Пол приезжал бы один, или с женой, или с подругой, или с собственным непростым потомством и говорил бы им, что «бывал здесь когда-то с покойным отцом» и тот поделился с ним мудростью, которая полностью определила его дальнейшую жизнь, – хотя сказать с полной уверенностью, в чем эта мудрость состояла, не смог бы.

Несколько жующих постояльцев (ни одного знакомого лица) поднимают холодные взгляды от тарелок, чтобы посмотреть на дверь столовой, в которой мы с Полом стоим и обозреваем плавное перемещение чашек с добрым кофе, тарелок с копченой колбасой, картофельными оладьями, булочками в сахарной глазури, сиропом для блинчиков, студнем и яичнецей-болтуньей. Настороженные глаза этих людей говорят: «Нет уж, спешить мы не станем». «Мы за это заплатили». «Имеем право поесть без спешки». «Мы тут на отдыхе». «Ждите своей очереди». «Это не тот ли тип, что в телефонную трубку орал?» «Что это еще за “Клир”». «Тут что-то нечисто».

А Пол, с чьего пухловатого плеча свисает сумка «Парамаунт», вдруг выставляет перед собой ладони, прижав их к незримому стеклу, и начинает передвигать туда, сюда, вверх, вниз, в одну сторону, в другую; симпатичное мальчишечье лицо его искажается ужасом, он шепчет: «Помогите, помогите. Я не хочу умирать».

– Не думаю, сынок, что для нас здесь найдется место, – говорю я.

– Пожалуйста, не оставляйте меня умирать, – негромко, так что слышу его лишь я, продолжает Пол. – Не растворяйте таблетку в кислоте. Прошу вас, надзиратель.