С первых слов Сильви узнала этот голос. Она узнала бы его даже в гуле сражения: это был голос Франсуа. Она бы узнала его, если бы он не произнес ни слова — его непокрытые белокурые волосы были заметны издалека. Это видение — в иные времена оно привело бы ее в восторг — ужаснуло Сильви, и °на, открыв наружную застекленную дверь, взяла фонарь, оставленный здесь Жеромом, и вышла на трехступенчатую террасу, обрамлявшую весь фасад дома.
— Куда вы собрались идти, господин герцог де Бофор? Я запрещаю вам входить в мой дом…
— Сильви! — воскликнул он так, словно не поверил своим глазам. — Почему вы здесь?
— И вы опять спросите меня, что я здесь делаю? Так вот, я у себя дома, и я жду здесь своего мужа.
— Это ваше дело! Я должен пройти через ваше поместье. Другие владения огорожены стенами, которые придется разрушать, чтобы дать проехать нашим повозкам, и, кажется, в парке госпожи де Сенесе стоит пост. Вы наша единственная надежда. Заняв ваш дом, мы сможем немного передохнуть и пробить себе путь либо через заброшенные карьеры, либо через лес, что выведет на дорогу, а там нас ждет засада.
— Пробивайте себе путь в другом месте! Это не дом вашего друга, и я не имею права принимать вас в нем!
— О, понимаю! — ухмыльнулся Бофор. — Ваш супруг на стороне Мазарини, подобно Конде и вам.
— Мы на стороне короля! Короля, против которого вы сражаетесь, во что я никогда бы не могла поверить. Неужели вы так неразумны, что не видите разницу?
— Когда король будет править, я смирюсь перед ним, но сегодня на троне сидит итальянец! Что касается регентши, то она ест у него из рук. Говорят даже, что она стала его любовницей!
И чтобы показать, как он относится к этой паре, Бофор смачно сплюнул.
— Еще раз прошу вас, уходите, — умоляла Сильви. — Вы можете принести мне много зла.
— Нет. Мы ведем войну, дорогая моя, и на основании законов военного времени я реквизирую ваше поместье. Кстати, у меня нет выбора и путь к отступлению мне отрезан.
И действительно, тяжелые повозки, перевозящие сотню свиней — связанных и уложенных на солому, чтобы оберегать их от сильной тряски и холода, — медленно поднимались вверх по некогда прекрасным песчаным аллеям.
— Поставьте повозки в сараи! — крикнул герцог. — А вам, моя дорогая, лучше пойти в дом! По-моему, меня ищут внизу; Если это вас успокоит, я буду сама учтивость с вашим дражайшим супругом, когда он сунет сюда нос! Но если он попытается прогнать меня отсюда, пусть пеняет на себя!
Последние слова унес пронизывающий ветер, который усиливался, обжигая холодом руки и лица. Сильви смотрела, как удаляется высокая фигура, затянутая в черную замшу; Франсуа был без шляпы и плаща, как будто зима не пугала этого человека, в ком, казалось, заговорила кровь древних, пришедших с севера воинов. Она слышала, как он прокричал сквозь ветер:
— Ступайте в дом! Вас может сразить шальная пуля., .
Сильви повиновалась, прошла на кухню, где Матюрина предавалась молитвам, а Жером из окна наблюдал за событиями. Она решила подняться к себе в спальню, откуда сможет видеть все, что происходит вокруг. В ее сердце, переполненном печалью и страхом, уже не осталось места для гнева. Сильви казалось, что ее жизнь оборвется здесь, в Конфлане. Она действительно попала в чудовищное положение: если приедет Жан и увидит, что у него в доме обосновался Бофор, его ярость будет беспощадна, а если Жан его не увидит, ибо он, наверное, погиб в Я бою, то Сильви понимала, что гибель мужа окончательно сломит ее.
Она села у камина, который давал хоть немного тепла. Забившись в кресло, Сильви смотрела на огонь, стараясь не слышать треска мушкетных выстрелов, которые становились все реже, и постепенно, подобно кошке свернувшись клубочком на подушке, закрыла глаза и уснула.
Сильви разбудил сердитый крик.
— Могу ли я рассчитывать, что получу помощь от вас? Ваша старуха служанка убежала от меня, как от черта, когда я зашел к ней на кухню…
Прислонившись к дверному косяку и зажимая ладонью локоть правой руки, из которого капала кровь, Франсуа стоял на пороге распахнутой двери.
Мгновенно очнувшись, Сильви подбежала к нему.
— Боже! Вы ранены?
— Как видите! — ухмыльнулся он. — И по моей вине. Стрельба с обеих сторон прекратилась, главным образом потому, что не было видно ни зги. Хлещет дождь с ветром и гасит даже факелы. Чтобы осмотреть позиции противника, я поднялся на баррикаду, но один из этих бешеных ткнул меня штыком. В конце концов я обрежу волосы: они так же заметны, как белый султан на шлеме моего предка Генриха IV!
— Сейчас я буду вас лечить. У меня здесь есть все необходимое. Сядьте поближе к огню! — приказала она, проходя в ванную комнату, где взяла корпию, бинты и бутылку с водкой, чтобы промыть рану. Когда она вернулась, Франсуа сидел в изножье кровати.
— Сядьте ближе к камину! Там мне будет лучше видно.
— Вы все увидите и при свече, а у меня слегка кружится голова: уже много часов я ничего не ел.
Она помогла ему снять теплый полукамзол, рубашку и стала промывать рану; руки у нее так сильно дрожали, что сливовая водка попала на рану, а Франсуа вскричал:
— Какая вы неуклюжая! И дайте мне эту бутылку. Так приятно пахнет сливами, а содержимое бутылки принесет мне больше пользы как внутреннее, нежели наружное лекарство.
Она отдала ему бутылку, из которой он отпил Добрый глоток, после чего блаженно вздохнул:
— Черт возьми, как же хорошо! Если бы вы могли еще найти мне что-нибудь поесть, то сделали бы счастливейшим из смертных…
— Сначала я перевяжу рану, — сказала Сильви, не глядя на Франсуа. Руки у нее дрожали уже меньше. Изо всех сил Сильви боролась с волнением, охватившим ее, когда они остались вдвоем в спальне. Ощущая, что он не сводит с нее глаз, она, понимая, как опасно молчание, спросила:
— Как ваши военные дела?
— Кажется, наши противники устали стрелять вслепую. Вы ведь какое-то время уже не слышали выстрелов, правда?
— Да. Они отступили?
— Нет. Они ждут рассвета, перегруппировывая, вероятно, силы, но мы ускользнем от них раньше. Мои люди сейчас ломают стену в глубине вашего сада, чтобы дать возможность повозкам через лес выбраться на Шарантонскую дорогу. Поверьте, я этим весьма огорчен! — прибавил он с одной из тех насмешливых улыбок, которые всегда вызывали у Сильви желание либо дать Франсуа пощечину, либо… расцеловать его.
— Сад уничтожен! — возмутилась она. — У нас больше не осталось ни одной целой стены. Пойду принесу вам поесть. Одевайтесь!
Когда она вернулась, Франсуа не только не оделся — его рубашка, запачканная кровью, сушилась у огня, — но и Лежал на постели.