Читать интересную книгу "Лафертовская маковница. Романтические повести XIX века - Дмитрий Владимирович Веневитинов"

и ночи, в обществах занимается только ею, везде превозносит ее ум, таланты. Чего ж вам еще?

– Я несколько раз была у мадам Гольцберг, но не встречалась с Нерецким, – возразил один голос.

– Вот еще! разве в их доме одна дверь? Не так она глупа, чтоб не стараться таить свою связь; но не так же глупы и мы, чтоб этого не проникнуть. Я знаю хорошо их квартиру: мы жили в ней два года, когда муж мой только был назначен полицеймейстером.

Ольга слышала эти нелепые обвинения; они как раскаленный свинец падали на ее сердце, но гордость не позволила ей никакого оправдания: обвинение было слишком низко. Ей ли завесть преступную связь! Ей ли нарушить чистоту своей совести, замарать себя в своем собственном мнении, которое было для нее драгоценнее всех мнений на свете! Ей ли обманывать мужа и осквернить уста ложью. Нет, это обвинение как грязный снежный ком, ударившись об ее гранитную непорочность, отпрыгнул и замарал брызгами своими одних только обвинителей.

Она встала; сердце ее разрывалось, но глаза пылали огнем благородной самоуверенности, и на устах бродила улыбка презрения. Она вышла из-за ширм и медленно прошла мимо толпы дам, которые собрались вокруг ораторствующей полицеймейстерши. И когда встречаешься с подобными женщинами, – слава богу, эти встречи довольно редки, – невольно рождается в уме вопрос, из какого особенного вещества созданы они? Исчадие ли они демонов или насмешка природы над человечеством, гнев божий, ниспосылаемый на землю вместе с голодом и язвою? Красота, любезность, непорочность женщины кажутся им личным оскорблением. Злословие и клевета нужны им как воздух, и если бы отворили им двери Магометова рая с условием не разбирать ничьего поведения, не обливать желчью ни одного белого цветка, который попадает им на пути, они, взглянув со вздохом на светлый сад счастия, возвратились бы в грязные улицы своих земных жилищ, чтоб только иметь удовольствие злословить и клеветать.

– Что я им сделала? – говорила на другой день бедная Ольга своей подруге с заплаканными глазами. – Где вырыли они основание этой нелепой сказки?

– И ты спрашиваешь еще? Разве не знаешь ты, что основанием всех рассказов, пружиной всех их мнений их собственные чувства, собственные характеры? Углубляясь в свою черную думу, они видят в ней, как поступили бы они в подобном случае, и поэтому заключают обо всех.

– О, мой поэт, мой Анатолий, как справедливо сказал ты…

– Да, вот это благоразумнее; прочти несколько строф твоего любимого поэта и утешься в нелепой клевете, от которой, право, ни один твой волос не поседеет.

– От господина Нерецкого, – сказал вошедший слуга, подавая Ольге пакет.

При этом имени брови ее вновь нахмурились: она неохотно взяла в руки пакет, но едва развернула, как лицо ее прояснилось. С выражением блаженной радости она вскричала, прижимая сверток к груди своей:

– Он! Он! Я вновь услышу его звуки, прочту его небесные чувства!

– Ольга!

– Вера!

– Неужели холод годов и опыта не остудил твоей ребяческой страсти к незнакомому тебе человеку? В пятнадцать лет это было только смешно, но теперь…

– К незнакомому человеку? Вера! Что это значит? И ты можешь говорить, что он незнаком мне? Мне незнаком Анатолий? Мой идеал? Мой поэт, которого песни пробудили мое детское воображение, одушевили его жизнью, образовали мою душу? Кто же услаждал мое одиночество, кто утешил меня в горе, кто удваивал мои радости, как не он, не Анатолий? И ты говоришь, что я люблю незнакомого мне человека! Нет, я сроднилась с каждою его мыслию; я знаю все изгибы его благородного сердца; я его обожаю; я пожертвую последнею радостью жизни моей, небогатой утехами, последнею каплею крови для его счастия, я отдам душу свою для продолжения его жизни… Да, да; я люблю его, но я люблю не земною любовию, я люблю не человека… Нет, нет, Вера, ты ошибаешься!

Вера пожала плечами и сказала с улыбкою:

– Погоди, ты пробудишься.

– Но желай мне этого, Вера, если ты хоть немного любишь меня! Послушай, что я скажу тебе, и потом суди, основательно ли твое желание: я совершенно отделена от людей, ни одна нить не связывает меня с миром, ни родственная приязнь, ни приобретенная дружба, ни надежда на будущее, ни желание, ни страх. Чего надеяться, чего страшиться мне? Какие перевороты могут улучшить или более помрачить мою участь? Мое прошедшее, настоящее, будущее, все сосредоточилось и погибло в ложной цели моего назначения. Я иду в густом тумане, не зная, ни куда, ни к чему иду! И неужели ты думаешь, что мне бы достало сил сносить подобное существование, если бы хоть слабый луч небесный не озарял его, если бы в целой природе ни одно эхо не отзывалось моим чувствованиям? В свете, как и в доме моем, я играю вытверженную роль; только наедине с собою я делаюсь тем, чем создала меня природа. Но могу ли я всегда довольствоваться собой? Есть в мире существо, которое мыслит моими мыслями, чувствует моим сердцем, смотрит моими глазами, звучною песнью дает мечтам моим жизнь? Нет во мне прекрасного чувства, нет благородной мысли, которых бы он не одел живыми формами своего слова и не украсил неземной гармонией своего стиха, всякое биение моего сердца находит отголосок в его вдохновенных песнях, всякое слово его громко отзывается в моем сердце. И ты желаешь лишить меня последнего, единственного утешения! Что станется со мною, если я охладею и к этому чувству? Куда обратится, чем наполнится мое пустынное существование? Отними у нищего последнюю копейку и скажи ему: теперь твоя ноша легка! Оторви безумного от единственной мечты, которая радует и счастливит его, и уверяй, что он теперь излечен от своего недуга… О! не желай… нет, нет!..

Изнемогая от душевного волнения, Ольга упала в кресла и закрыла пылающее лицо руками. Вера взяла руки ее и с материнской заботливостью смотрела ей в лицо.

– Ольга! – сказала она. – Я старее тебя и годами, и горьким опытом! Послушай, что я скажу тебе: питай свои мечты, утешайся ими, теперь они безвредны. Но как друг, как сестра желаю тебе никогда не встречаться с твоим идеалом или по крайней мере не прежде как лет через двадцать: тогда, тогда, пожалуй, встреча будет не опасна!

Ольга не отвечала; глаза ее задумчиво потупились вниз, грудь волновалась.

Настала ранняя весна. Ивы зазеленели; нежный пух и румяные почки покрыли все деревья; широкая река весело катила голубые волны, освобожденные от двухмесячного заключения.

За городом, на крутом берегу реки красуется роща. Туда спешат первого мая городские жители праздновать наступление весны; там устраиваются