Барочное «остроумие», консептизм присущи многим текстам Бродского. Таково снятие оппозиции «пожар — потоп», приравнивание пожара к потопу в стихотворениях «Пришла зима, и все, кто мог лететь…» и «В этой комнате пахло тряпками и сырой водой…»(см. о снятии этой оппозиции: Келебай Е. Поэт в доме ребенка (пролегомены к философии Иосифа Бродского). С. 103–104, 113). Но Е. А. Келебай не отметил, что в строках «Значит, я еще жив. То ли там был пожар, / либо — лопнули трубы, и я бежал» (III; 113) из стихотворения «В этой комнате пахло тряпками и сырой водой…» «материализована» поговорка «пройти огонь, воду и медные трубы».
Другой пример барочного «остроумия» — стихотворение «На смерть друга» (отклик на недостоверное известие о смерти в Москве С. Чудакова, якобы замерзшего в московском подъезде, — см. об этом, напр.: Михайлов О. Московский плут из магаданских лагерей // Новая газета. 22–28 января 2001 г. № 4 (647). С. 22). Бродский обыгрывает прямые и переносные значения в строке «и замерзшему насмерть в параднике третьего Рима» и искусно варьирует семантику берега — с одной стороны, как знака загробного мира, в котором оказывается адресат стихов, с другой — как метонимии, обозначающей Америку, в которой очутился сам автор.
В духе барочного консептизма и перифрастическое именование ручья, родника «лошадиным изумрудом», мелькнувшим меж ветвей, в стихотворении «Ты поскачешь во мраке по бескрайним холодным холмам» (I; 226): «лошадиный изумруд» — «лошадиный источник, иначе — Гиппокрена», источник поэзии (Жигачева М. В. Баллада в раннем творчестве Иосифа Бродского // Вестник Московского университета. Сер. 9. Филология. 1992. № 4. С. 51). Барочное обыгрывание противоположных коннотаций слова «двери» представлено в «К стихам» (1967): «Все двери/настежь будут вам всегда. Ноне / грустно эдак мне слыть нишу: / я войду в одне, вы — в тыщу» (II, 39). Метафорическим дверям гробового входа (ср. двери, через которые войдут погребающие лирического героя, в стихотворении «1972 год») противопоставлены двери в жизнь, открытые стихам.
Виртуозность этих строк заключается еще и в том, что, внешне являясь «развитием» послания Кантемира «К стихам моим», они являются зеркальным отражением стихов Пушкина, в которых бессмертие признавалось за лирическим героем-поэтом, а его творения ждала алчная Лета: «Мой друг! неславный я поэт, / Хоть христианин православный. / Душа бессмертна, слова нет, / Моим стихам удел неравный — / И песни музы своенравной, / Забавы резвых юных лет, / Погибнут смертию забавной, / И нас не тронет здешний свет! / Ах! ведает мой добрый гений, / Что предпочел бы я скорей / Бессмертию души моей / Бессмертие своих творений» («В альбом Илличевскому» [I; 227]).
О Бродском и барокко см. также: MacFayden D. Joseph Brodsky and the Baroque. Quebec, 1998.
89
Ср. наблюдения, касающиеся тенденции в художественной литературе к превращению конвенциональных знаков, какими являются слова естественного языка, в иконические: Лотман Ю. М. Структура художественного текста. М., 1970. С. 29–34; Эко У. Ускользающая структура: Введение в семиологию / Пер. с ит. М., 1998. С. 84–88. Много примеров такого рода содержит кн.: Эткинд Е. Г. Материя стиха; примеры из современной русской поэзии в кн.: Зубова Л. В. Современная русская поэзия в контексте истории языка. М., 2000.
90
Поэтика метафоры у Бродского разобрана в статье: Polukhina V. A Study of Metaphor in Progress: the Poetry of Joseph Brodsky // Wiener Slawitischer Almanach. Bd. 17.1986. S. 149–185. О соотношении вещей и самой жизни с языком в поэзии Бродского см. также наблюдения А. Уланова (Уланов А. Язык как судьба // Иосиф Бродский и мир. Метафизика. Античность. Современность. С. 277–278).
91
Лотман М. Русский поэт — лауреат Нобелевской премии по литературе. С. 184.
92
Сходные по структуре суждения, построенные на принципе корреляции: «И бескрайнее небо над черепицей / тем синее, чем громче птицей / оглашаемо. И чем громче поет она, / тем все меньше видна» («В Англии, VII», 1977 [II; 440]); «<…> чем слышнее / куплет, тем бесплотнее исполнитель» («Жизнь в рассеянном свете», 1987 [III; 139]); «Чем больше черных глаз, тем больше переносиц» («Чем больше черных глаз, тем больше переносиц…», 1987 [III; 155]).
93
Это повторяющееся суждение, аналог поэтической формулы. Но иногда оно может иметь почти противоположный смысл: «Вещи больше, чем их оценки» («Речь о пролитом молоке», 1967 [II; 30]).
94
Еще несколько примеров суждений Бродского, содержащих нарушение логических правил и/или представляющихся абсурдными: «настоящему, чтоб обернуться будущим, / требуется вчера»; «Человек отличается только степенью / отчаянья от самого себя» (оба примера — из стихотворения «Вечер. Развалины геометрии», 1987 [III; 136]); «Стул состоит из чувства пустоты / плюс крашеной материи <…>»; «Материя конечна. Но не вещь» (оба примера — из стихотворения «Посвящается стулу», 1987 [III; 147]); «но забыть одну жизнь — человеку нужна, как минимум, / еще одна жизнь» («Дорогая, я вышел сегодня из дому поздно вечером…» [III; 184]); «Ибо она [история. — А.Р.], конечно, / суть тренье временного о нечто / постоянное» («Каппадокия», 1993 [III; 234]). Суждения составляют каркас целого ряда стихотворений Бродского, например это «Колыбельная Трескового мыса» (1975), «Эклога 4-я (зимняя)» (1980) и «Тритон» (1994).
95
О роли метонимии в поэзии Бродского см.: Polukhina V. A Study of Metaphor in Progress: the Poetry of Joseph Brodsky. P. 149–185.
96
Трансформации Бродским идей Платона посвящена глава «„Развивая Платона“: философская традиция Бродского».
97
Терминологический смысл этого понятия (вне анализа текстов Бродского) см.: Мерлин В. В. Самоотрицание текста (к семантике поэтической концовки) // Этнолингвистика текста. Семиотика малых форм фольклора Тезисы и предварительные материалы к симпозиуму. М., 1988. Вып. 2. С. 33–35.
98
Cр. прием усечения слова, создающий иконический эффект. «И лобзают образа / с плачем жертвы обреза…» («Представление», 1986 [III; 117]). Усечение слова соответствует процедуре обрезания.
99
Одновременно это повторяющаяся формула или автоцитата из стихотворения-эпитафии матери поэта «Мысль о тебе удаляется, как разжалованная прислуга…» (1987): «города рвут сырую сетчатку из грубой ткани, / дребезжа, как сдаваемая посуда» (III; 142).
100
Эти строки — поэтическая формула Бродского, встречающаяся также в стихотворении «Примечания папоротника» (1988): «<…> у судьбы, увы, / вариантов меньше, чем жертв» (III; 171).
101
Этот пример приведен Л. М. Баткиным (Баткин Л. М. Тридцать третья буква: Заметки читателя на полях стихов Иосифа Бродского. М., 1997. С. 59).
102
Этот и ряд других примеров игры значений, осуществляемых с помощью enjambement, приведены Г. А. Левинтоном (Левинтон Г. А. Три разговора: о любви, поэзии и (анти)государственной службе (<…> II. «От всего человека нам остается часть / речи» (Три заметки о Бродском). С. 270, примеч. 170).
103
См. об этом, например: Щедровицкий Д. В. Введение в Ветхий Завет. Т. 1. Книга Бытия. М., 1995 (на титульном листе — 1994). С. 182–183. Это толкование встречается у апостола Павла; в древнерусской словесности оно представлено в одном из самых ранних текстов — «Слове о Законе и Благодати» митрополита Илариона (XI в.). О соотнесенности толкования апостола Павла и «Слова о Законе и Благодати» см., напр.: Сендерович С. Слово о законе и благодати как экзегетический текст. Иларион Киевский и павлианская теология // Труды Отдела древнерусской литературы. Т. LI. СПб., 1999. С. 43–57.
104
Мария, точнее, ее скульптура в цикле сонетов Бродского стоит «с воробьем на голове» (II; 338). При соотнесении Марии Стюарт с Девой Марией (имеющем кощунственно игровой смысл: королева, слывшая среди современников «блядью», — Святая Дева) воробей превращается в травестийный аналог голубя — символа Святого Духа (ср. также образ голубя в кощунственной «Гавриилиале» Пушкина). Впрочем, образ воробья в «Двадцати сонетах к Марии Стюарт», вероятно, соотнесен с воробьем в двух известнейших стихотворениях Катулла (II и III). В стихотворении III оплакивается умерший воробей любимой: «Орк, прекрасное все губящий жадно! / Ты воробушка чудного похитил», пер. А. Пиотровского (Валерий Катулл, Альбий Тибулл, Секст Проперций. Пер. с лат. М., 1963. С. 21). И здесь Бродский прибегает к семантической «инверсии»: у Катулла сказано о смерти воробья, по котором скорбит любимая; у Бродского — о давно умершей королеве — «двойнике» былой возлюбленной лирического героя, навсегда с ним разлученной и потому (в символическом смысле) также как бы умершей; воробей же, напротив, благополучно здравствует.