Читать интересную книгу Каменные скрижали - Войцех Жукровский

Слово об утерянном Друге детства. О том, как умираю сам в ушедших близких. Иштвану стало стыдно. Неужели любое чувство он готов поменять на слова с подсознательным расчетом, что завтра отдаст в печать, бросит, как зерно птицам.

Он весь ушел в погоню за образами дальнего прошлого, представлялись придунайские луга, жалобные крики перепуганных чаек, ивняки, крупные сережки в желтом вешнем пуху, ветер, колеблющий ветки, опрокидывающий желто-черных, как тигры, шмелей, которые отвечают недовольным басовитом жужжаньем, пронзительно-голубая вода, бегущая ручейками и медленно, как ртуть, натекающая в каждый след от конского копыта.

Зазвонил телефон.

«Вечно кто-нибудь мешает», — разозлился Иштван и взял трубку.

— Иштван? Ты меня звал к себе нынче… Перемен не будет? — в голосе Двояновского почудилось что-то колкое.

— Не будет, чудненько, что мы с тобой побалакаем.

— Жена здорова? Дети хорошо учатся? Говорят, в Будапеште стекла повставляли и берутся подновлять особо побитые фасады? Настроение получше?

— Дома все в порядке.

— А у тебя?

— Без новостей, просто устал. Иду в отпуск, мне обещали.

— Дернешь в Венгрию?

— Нет. Поеду к морю. Отпуск в стране пребывания, — вспомнил Иштван официальный оборот.

— Везунчик ты. Завидую. До вечера. Прими заказ: «деревянная тарелка» и красное сухое.

— Тебя во сколько ждать?

— Как отстучу телеграммы. Да, новость есть, не слыхал? У мадам Кхатерпалья выкидыш.

— Не может быть! — крикнул Иштван, словно его винят.

— Нагар сказал, а Нагар все знает. После визита врача разволновалась, и хлоп! — преждевременные роды. Ребенок мертвый.

— В чем дело? Такая статная женщина.

— А черт его знает. Может, давние грешки раджи? Как знать, здоров ли он? Кое-чего ни за какие деньги потом не купишь. Гляжу, я тебя здорово расстроил этой новостью?

— Ужасно. Она так радовалась, — пробормотал Иштван.

— Как всякая мать. Ничего не попишешь. Предназначение.

— Ты знаешь, где она? У родителей?

— Не знаю. Звякни Нагару или самому радже. До вечера.

— До свиданья.

Иштван положил трубку. «Бедная Грейс. С какой ужасной меткостью настигла ее беда. Сколько было хитроумных комбинаций, лишь бы обеспечить будущему наследнику нераздельное состояние. Перечеркнуты все расчеты и планы. Все зря». Вспомнилась веранда клуба и Грейс, которая кладет, прижимает его ладонь к своему лону, чтобы он почувствовал толчки. «А если это был мой ребенок? Нет, нет», — со страхом передернул он плечами.

Нервно покружил по комнате. Набрал номер раджи.

К телефону подошел дворецкий, сказал, что сейчас позовет господина. Голос был спокойный, вежливый, словно в доме ничего такого не случилось.

— Ты уже знаешь?: — услышал Иштван голос Кхатерпальи, — Благодарю. Грейс никого не хочет видеть. Даже меня. Не приходи.

— Я вам очень соболезную.

— Знаю. Ты к ней неравнодушен, — донесся вздох, и после долгого молчания хрипло прозвучало: — Больше всего злит и мучит, что это случилось через два часа после визита доктора Капура, он сказал, что все о'кей, до родов осталось недельки две… Возможны легкие схватки, потому что матка опускается, но все в порядке. И когда Грейс всполошилась, я решил, что это пустяки. А она вдруг испугалась, что ребенок перестал шевелиться… Я ее успокаивал, говорил, что он, наверное, спит. Она упорствовала, мол, нет, он никогда еще так надолго не затихал. Врач тоже не торопился. А потом послушал и только тут встревожился: «Не улавливаю пульса. Не слышу». И тут же начались роды. Пуповина дважды обернулась вокруг шеи и задушила. Как будто кто-то нарочно подстроил.

Иштван понимал, что раджа страдает, происшествие представляется ему ужасной несправедливостью, издевкой судьбы. Рука, в которой была трубка, стала скользкой от пота. «Если я так переживаю, то, каково ему?»

— Чем я мог бы помочь?

— Ничем. У него был мокрый черный чуб, личико сморщилось, словно от плача. Говорят, похож был на меня, а не на Грейс; я потерял сына.

— Что сказал врач?

— Не все ли равно? Не оживишь. Капур говорит, что плод был некрупный, как обычно бывает с первым ребенком. Говорит, все оттого, что мать волновалась, возбуждение передается, он кувыркнулся и запутался. Но у Грейс не было никаких поводов для волнений, она была такая счастливая.

— Какой ужас. Передай ей мои…

— Обязательно, — не дал Иштвану договорить раджа. — Как только она оправится, я тебе дам знать. Надо создать ей спокойную обстановку, собрать друзей, не давать думать о… Она его даже не видела. Пусть все это будет как дурной сон. Я велел прибрать все, что могло бы напомнить: кроватку, приданое, коляску, что заказал в Лондоне. Она с этой коляской гуляла по холлу, примерялась, каково будет. Нет. И не было. Не было у нас никакого ребенка. Одни мечты. Спасибо, Иштван. Я знал, что ты… Ты будешь первый, кого я хотел у нее видеть. Предупреждаю, говори о чем угодно, даже о том, что ты в нее влюблен, но об этом не поминай ни под каким видом. Ты понял?

— Да.

— Несколько дней абсолютного покоя. Пока она не оправится. Я дам тебе знать. Помни: ребенок впереди, он у нас будет через год, через полтора. А того не было.

Иштван оторопело промолчал в ответ. Вот что такое магическое мышление, раджа уверен, что ему удастся изгладить из памяти муку, утопить ее, как то крохотное тельце, которое приняли воды Джамны.

За окном сияло яркое солнце, ветер нес тучи красной пыли, месил лиственную гущу на оплетенной вьющимися растениями стене гаража.

С остатком писанины на сегодня Иштван справился, как автомат. И с облегчением покинул здание посольства. Михай в жокейской шапочке с задранным козырьком катался на половинке незапертых ворот, петли жалобно визжали.

— Дядя Пишта, я с тобой… Можно прокатиться?

— Я не домой, — ответил Иштван из «остина», вертя рукоятку подъема стекла.

— Значит, я тебе совсем разонравился. И секретов, как раньше, у нас теперь нет.

— Эх ты, шантажист. Ну, садись, — отпер Иштван дверцу. — Но учти, домой ты попадешь нескоро. Замшелый храмишко со щербатой крышей, похожей на обкусанное вкруговую яблоко, был осажден терновником, а позади него начинались городские цветочные плантации, длинные грядки рыжих львиных зевов и зеленоватой резеды, радостно и ало, так, что глаза слезились, пылали делянки шалфея. Там, где землю орошали резиновые шланги, осень была не помеха буйному цветению растений.

Иштван купил огромный букет лилово-черных гладиолусов, мясистые кубки соцветий были уже раскрыты. Жмурясь от солнца, Михай осторожно принял букет на колени.

— Мокрой землей пахнут, — разочарованно сказал он.

К цветам Иштван приложил конверт с запиской, ни одно слово в которой не было правдой: «Грейс, это общее наше горе».

Остановив машину у ворот парка, Иштван послал Михая вручить букет и записку; обычно здесь, как пес на цепи, кружил чокидар, но сейчас его не было. Двери дворца были растворены настежь, за ними была тьма, ставни на втором этаже были наглухо закрыты.

Мальчуган уже несся обратно, сверкая коленками.

— В холле никого не было, я положил цветы на столик, — радостно пропыхтел он. — То-то удивятся!

Когда Иштван отвез мальчика домой и направился к себе, на ступеньках, ведущих на веранду, он увидел две прижавшиеся друг к другу фигуры, то были чокидар и его девушка. Хранитель дома по-военному вскочил, зажег свет среди листвы. Его невеста ящерицей юркнула в темноту. Проходя мимо застывшего по стойке «смирно» ветерана, который шевелил подкрученными усами, словно собирался что-то сказать, Иштван углядел девичью фигурку, укрытую среди лиан, в тени поблескивали одни газельи глаза.

— Когда свадьба?

— Через неделю, сааб. Самый счастливый день, гороскопы сверены, звезды нам благоприятствуют.

Тереи пожал плечами и взялся за ручку двери. Навстречу уже спешил повар, зажег свет в холле, второпях включил и вентиляторы, те завертелись под потолком. «Звезды. Что общего у звезд со всем этим? Но как славно, когда можно свалить на них ответ за собственную жизнь, просить их, грозить им, а они висят над нами, кружат в морозной выси, неживые и безразличные».

— Госпожи нет, — объявил Перейра, потирая седеющую щетину. — Госпожа нынче ночевать не будет.

Иштван кивнул в знак того, что ему это ведомо, хотя какой-то миг верилось, что застанет Маргит притаившейся в кресле, чуть прикорнувшей, что она его поймает, остановит кончиками пальцев, прежде чем он успеет включить свет, и он будет долго-долго целовать ее, упершись лбом в ее висок.

Повар босиком бесшумно заходил в темноте. Включил настольную лампу. Маски со стен усмехнулись оскаленными зубами.

— Вам письмо, сааб, — помахал повар полосатым по кромкам конвертом авиапочты.