Читать интересную книгу Ястреб халифа - Ксения Медведевич

«Вот ведьма, – подумал про себя вазир. – Откуда она все знает?» Айша фыркнула, словно в ответ, и он почувствовал, как под рубашкой по спине ползут струйки пота.

Но не отступил:

– Он убил своего побратима. Друга. Он убил тех, кто желал примириться с твоим сыном, моя госпожа. Разве это не примеры излишней, поистине шайтанской жестокости? Люди еще не устали говорить о гибели Альмерийа – и что же? Он утопил в крови еще два города! Утопил в крови ашшаритов, моя госпожа!

– Хорошо, – вдруг донеслось из-за завесы, и Фадл вздрогнул. – Я подпишу фирман. И его вручат Тарику в моем присутствии. Вышлите ему наше повеление явиться в столицу, не медля и не задерживаясь. Но все это я сделаю с одним условием.

Аль-Фадл вздохнул: он знал, каким будет это условие. И в глубине сердца он был согласен с матерью халифа: Исхак ибн Худайр стал слишком опасен – как всегда становятся опасны те, кто слишком много знает о слишком многих людях. Старый вазир служил уже третьему по счету халифу – слишком долго. Ибн Худайр сам должен был понять – пора на покой. Каждый шаг к могуществу приближает вазира к смерти. Так наставлял Фадла его учитель. Жизнь – в том, чтобы увидеть смерть в глазах повелителя и разминуться с ней. Отдай печать – или умри на плахе. Таковы жизнь вазира и смерть вазира, и нет в аш-Шарийа другой судьбы для человека у трона.

– Это будет справедливо, – насмешливо проговорила Айша. – Его голова в обмен на свободу Тарика. Так охотник попадется в расставленный им самим капкан.

Луг Абд-аль-Азиза, четыре дня спустя

Над зеленой травой развевались знамена тех, кто ждал приглашения на аудиенцию в ас-Сурайа. Обширный луг простирался от высоких каменных оград аптекарских огородов до сложенных из саманного кирпича стен резиденции гулямов-худжри.

На расстеленных дорогих коврах разложены были подушки тисненой кожи и расставлены инкрустированные перламутром столики. На скатертях красовались блюда с фруктами, хрустальные кувшины и наполненные льдом золотые тазы. Гранаты и апельсины, а также горлышки сосудов с шербетами покрывали отрезы дорогой дабикийской ткани.

Под хлопающим белым стягом с фигурой ястреба сидел Тарик и с улыбкой наблюдал за тем, как Зариф и Самуха, дурачась, галопируют верхом друг на друге, размахивая хворостинами, как мечами:

– Сдавайся, кафир! Сложи оружие перед знаменем аш-Шарийа и мечом повелителя верующих!

На этот раз кафиром был арапчонок из недавно купленных невольников: под одобрительных хохот толпящихся вокруг верховых ханаттани он падал ниц и покорно протягивал «халифу» свою хворостину. А потом подбирался – и прыгал на спину «коню», сбивая «всадника» и валя обоих на свежую зеленую траву луга. Сминая крокусы и пастушью сумку, трое мальчишек, радостно голося и понарошку тузя друг друга, катались по земле – естественно, забывая о неминуемой расправе, которую Махтуба учинит над ними за запачканные зеленью парадные кафтаны.

Отсмеявшись и выдав каждому по апельсину, нерегиль обернулся и всмотрелся в толпу ожидающих вызова во дворец людей. Наконец он поманил к себе чавкающего спелой мякотью Зарифа и что-то сказал. Мальчишка, утираясь рукавом, помчался выполнять поручение.

…Охая и постанывая, Исхак ибн Худайр шел по неровной, изрытой копытами земле. Четыре раба-зинджа поддерживали его под локти. Наконец дойдя до ковров, на которых сидел Тарик, старый вазир, не переставая жаловаться на суставы и поясницу, уселся на подсунутые Зарифом и Самухой подушки. Потирая спину и морщась, он откинулся на заботливо поддерживаемый гулямами валик и простонал на манер приветствия:

– Ну и денек для меня! Всякая тварь радуется весне, и лишь я мучаюсь проклятой подагрой!

И принялся вытирать лоб платком, поданным маленьким черным мальчишкой. Парадная, украшенная драгоценностями и пером страуса, чалма заставляла беднягу истекать испариной, да и златотканый халат не добавлял ему радости. Постанывая, Исхак ибн Худайр в сердцах хлопнул арапчонка по курчавому затылку – чего сидишь, мол, массируй спину. Тот радостно оскалился и принялся разминать господину плечи.

– Тебе лучше не ходить сегодня во дворец, – спокойно и негромко сказал Тарик.

Ибн Худайр застыл с прижатым ко лбу платком.

– Садись на своего мула, о Исхак, и поезжай прямо в поместье. Не заворачивая домой, – нерегиль продолжал безмятежно улыбаться и смотреть на начальника тайной стражи прозрачными, как ледниковые озера, глазами.

Старый вазир опустил руку с платком, мягко отвел от плеч руки мальчишки – погоди, мол, – и тихо сказал:

– Да благословит тебя Всевышний, Тарик. Я обязан тебе.

И, подумав, сказал:

– А знаешь, Тарик, я тут подумал: а не составишь ли ты мне компанию? У меня в имении прекрасная соколиная охота.

Нерегиль покачал головой.

– В приказе было сказано – явиться в столицу, – тонко улыбнулся ибн Худайр. – Ты явился, разве нет? Про то, что тебе нельзя из столицы уехать на охоту, в приказе не сказано ничего.

Тарик рассмеялся и сказал:

– У меня будет к тебе просьба, о Исхак. Разреши мне сегодня остановиться на ночь в твоем доме в Нахийа Шафи.

– Сегодня на ночь?.. – откликнулся ибн Худайр, прищуриваясь. – Боюсь, мой друг, этой ночью мой дом тебе может уже не понадобиться.

– Это уж как судьба решит, – посерьезнев, тихо ответил Тарик.

И они, пристально посмотрев друг другу в глаза, поклонились и попрощались.

Приложив ладонь ко лбу, нерегиль посмотрел в сторону широкой ухабистой дороги, над которой в безоблачном небе четко вырисовывался зеленый купол внутренней резиденции. На дороге поднялась пыль – в ее клубах резво рысили мускулистые зинджи-носильщики, раскачивая накрытый отрезом красного шелка треугольный паланкин. Завидев цвета халифа, люди шарахались с дороги.

Мальчишки подобрались, глядя на то, как посерьезнел и выпрямился их господин. Наконец, зинджи, тяжело дыша и поводя мокрыми вороными боками, установили паланкин прямо у края ковра, на котором сидел нерегиль.

Боковая циновка откинулась, но под ней оказалась натянута прозрачная кремовая ткань. Из-под нее высунулась смуглая тонкая ручка в широком прорезном браслете – пальцы невольницы сжимали крохотный свиток, запечатанный красным халифским воском. Тарик быстро взял письмо и вскрыл его. И, не сумев сдержать вздоха облегчения, улыбнулся.

На полоске дорогой бумаги-киртас была выведена красивым каллиграфическим почерком всего одна строчка.

«Хорошо, жди меня там, где сказал, во имя Милостивого».

Дом Исхака ибн Худайра в квартале Нахийа Шафи,

вечер того же дня

Зарифу никак не удавалось справиться с любопытством, и он то и дело украдкой поглядывал на всадника, гнедого хадбана которого он вел под уздцы. На идущей среди сосен песчаной дороге стремительно темнело, и Зарифу становилось боязно: в темноте леса им могли встретиться и джинны, и разбойники – и еще неизвестно, которая из встреч была бы хуже. Он бы уже давно запалил свечу, но господин строго-настрого приказал не зажигать никакого огня по дороге. Так и сказал: встретишь, мол, человека у калитки под стеной Алой башни, той, где тропинка вся чертополохом заросла, посадишь на коня и отведешь сюда вот. В здоровенный пустой дом посреди огромного парка, где среди сосен и зарослей лещины бродили олени и косули.

Завидев впереди высоченную знакомую ограду – из тесаного серого камня, с мощными воротами, перед которыми лежали, по местному обычаю, каменные львы, – Зариф обрадовался и прибавил шагу.

И снова украдкой кинул взгляд на человека, который раскачивался в высоком ашшаритском седле на спине хадбана. Вроде человек как человек: юноша в тюрбане сизого шелка, безо всяких украшений, – и в дорогом узорчатом кафтане с золотыми пуговицами. В простых белых штанах и сандалиях. На поясе висела старинная красивая джамбия.

Зарифа смутно что-то беспокоило, только он не понимал – что. Что-то было с этим юношей не то. Кафтан дорогущий, не нашей выделки, аураннского шелку, – а штаны под ним из обычного хлопка. Сандалии, опять же, а не туфли на ногах – во дворце даже слуги сандалий не носят… И тюрбан какого-то странного цвета – может, Бану Марнадиш такие носят, кто их знает, они на границе живут, может, у них всю одежду в такие цвета красят. Потому как Зарифу не приходилось видеть еще шелка цвета голубиного крыла.

И вот еще что: зачем лицо-то краем тюрбана закрывать? Темнота кругом, нет никого – чего как баба заматываться?

Пока Зариф возился с ключом: вставлял в большую скважину и с трудом проворачивал, – странный юноша неподвижно сидел в седле. Прямо как господин – тот тоже мог замирать, как сторожащая мышь кошка, – в лице ничего не дрогнет, руки не шевелятся, даже глаза не мигают, только жилка на шее бьется. Аж жуть берет – мало ли, вдруг его колдовством заморозили, и он так и останется сидеть обмершим статуем.