Читать интересную книгу Ужасный век. Том I (СИ) - Миллер Андрей

— Вы обо мне слыхали, мастер. Плохое слыхали, ага. Я Вальдемар ван Стекелен.

— Вот нечаянная встреча… Я слышал о вас, разумеется. Но почему же именно плохое?

Ван Стекелен рассмеялся: художник заметил, что его зубы в скверном состоянии.

Попытка сгладить очевидные углы провалилась.

— Потому что я этого заслужил. Бросьте: каждый в Лимланде знает, что я злейший из военных преступников. Разбойник и убийца, верно?

Да уж! Хотя только ленивый не поучаствовал в надругательстве над несчастным Лимландом, которое и после войны длилось ещё лет десять — собственных чудовищ помнят особенно хорошо.

— Вы, мастер ван Вейт, из Зюрдена. Не припомню, чтобы грабил Зюрден, а такое, ха, не забыл бы! Скажите: мой батенька не причинил вам лично какого-то зла? Или дорогим вам людям?

— Нет. Моё семейство счастливо избежало лишений Великой войны. А иных дорогих людей не имею.

— Вот и славно. Закурим?

Художник покачал головой.

— Да бросьте! Уверен, трубка у вас при себе.

— Простите, но вынужден отказать.

— Почему же?

— Не хочу.

— Ой, да и кобыле под хвост! Вы с дамой? Если нет, охотно поделюсь. Вам которая больше по нраву?

— Благодарю, не стоит.

— Ну что это за дела… Разве так начинают хорошую беседу? Ладно. Хоть выпейте со мной. Эээй! Слуга! Вина нам с мастером, живо! Вот только не отказывайтесь от вина. Иначе прогневаюсь, а в гневе я неприятен.

О, вот в этом сомневаться не приходилось. У отца ван Стекелена, знаменитого наёмника Великой войны, была очень мрачная репутация. Он воевал за всех и против всех: с переменным успехом, однако неизменной жестокостью. После войны сын приумножил кровавую славу ван Стекеленов. Без сомнения, оба заслужили право считаться хорошими командирами. Быть может, даже отличными. Выдающимися. Другой вопрос — как они своими талантами пользовались.

— Не думали, что я живу в Марисолеме?

— Если честно, господин ван Стекелен, я вовсе не знал до сих пор, что вы живы.

— Ещё как жив.

Коль скоро Вальдемару предоставили убежище в Балеарии, здесь его заслуги ценили куда выше грехов. И не похоже, чтобы нынче младший ван Стекелен, Геделенское Чудовище, в чём-то нуждался.

— Фи, мастер! Вы еле скрываете презрение. Откровенно говоря, мне на это наплевать, но нынче хорошее настроение выдалось. Вы бы знали, что эти красотки умеют… тут уж поди не разомлей. Раньше думал, будто знаю о шлюхах всё, но тогда я не бывал в Марисолеме! Что за кислый вид, мастер? Претит моё общество? Ха… Если желаете, я расскажу, как люди становятся чудовищами. Геделенское Чудовище, так ведь меня называют?

Художник промолчал, и бывший кондотьер повторил вопрос. Пришлось всё-таки отвечать.

— Да. Именно так.

— Ну и хорошо. Я это прозвище заслужил, похоже. Невольно заслужил, но какая разница? Мир несправедлив, а война уж подавно. Один на ней — герой, другой — чудовище. Причём по одинаковой причине: тот и другой убили много людей.

— Смотря каких людей и за что. Уж простите мою дерзость, господин ван Стекелен.

— Прощаю. Вы, говорят, друг канцлера. Наверное, и я тоже — иначе меня бы давно повесили в Зюрдене. Или в самом Геделене, или на первом суку, кто знает…

— Насколько мне известно, в приговоре значатся кастрация, сдирание кожи и последующее колесование.

— О, ну так ведь даже интереснее! Думаю, перед смертью лучше хорошенько помучиться. Это тоже форма жизни.

Если Вальдемар ван Стекелен и правда считал так — то он оказал подобную любезность очень многим людям. Причём помимо их желания. Ничто в Вальдемаре не указывало хоть на толику мук совести. Нет-нет, он определённо ни о чём не жалел.

И это было совсем иное безмолвие совести, нежели у Фиделя и прочих убийц Тайной Канцелярии, которых недавно видел художник. Те люди без колебаний убивали во имя своей страны — у них имелись твёрдые убеждения, оправдывающее любые деяния. Убеждение наверняка имелось и у Вальдемара, однако иного рода.

Он казался ван Вейту одним из людей, ошибочно полагающих, будто им дозволено всё.

— Вы неплохо устроились в Балеарии.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Из-под дурацкой чёлки опять сверкнула улыбка. Такая же гнилая, как сама душа ван Стекелена. Впрочем, сколь бы дурно зубы Вальдемара ни выглядели — они точно по-своему крепки. Пошлое сравнение, но это был самый настоящий оскал хищника.

— Ага. Уж получше, чем на эшафоте! У меня неплохое содержание за все былые заслуги, за славу отца. Его и проматываю, пока не сыграл в ящик. Не на что пожаловаться, всего в достатке. Вы ведь тоже не бедствуете, правда? Особенно при канцлере?

— Его Светлость весьма щедр.

— Ага, похоже на него.

Как и на залитой кровью гондоле, в этот момент художник не мог сдержать профессиональное любопытство. Перед ним был интересный образ. Вальдемар ван Стекелен нисколько не являл собой монументальную фигуру командира: выглядел более бандитом, чем полководцем. Однако же бандитом выдающимся. Аура которого имеет определённую притягательность.

А ещё он совсем не казался счастливым. Несмотря на то, что грязь не липла к совести и денег явно хватало. Нечто бывшего наёмника тяготило. Явно не старые военные грехи. Тогда что же?

— Вы, мастер ван Вейт, предвзято смотрите на меня. Как и любой лимландец… Знаете, я люблю Балеарию за одно: тут никому нет дела до моего прошлого. Совершенно. Всем просто наплевать. Ну что вы скривились? Вот так новость — балеарцам наплевать на несчастья нашей родины! Так вы не тешьте себя иллюзиями. В Стирлинге на наш край точно так же всем насрать.

Война для любого лимландца была темой очень болезненной. Никто в Ульмисе не хлебнул от неё больше. И хотя Клас ван Вейт не солгал насчёт великой удачи его семьи, развивать беседу обо всём этом не хотелось.

Особенно с человеком, виновным в столь многих бедах Лимланда.

— Если позволите, господин ван Стекелен, не станем говорить о войне. Вы явно позвали меня для чего-то иного.

— Ага.

Наёмник спихнул с софы одну из девушек — и шлёпнул её, направив к художнику. Куртизанка охотно пересела на колени ван Вейта, а тот сопротивляться не стал. Пусть. Собеседник был не из тех людей, которым стоит перечить без нужды — даже пребывая под защитой Тайной канцелярии. Это просто неразумно.

— Так о чём же вы хотели говорить?

— А… Напишите мне портрет.

— Ваш?

— Чу! Побойтесь Нечистого. Кому нужна моя рожа на холсте? Другого человека.

— Которого?

Прежде чем ответить, Вальдемар выпустил пяток густых колец дыма.

— Одного человека, которого никогда не видели, скорее всего. Но это не страшно: мне важен сам образ. Нет, конечно, только после портрета канцлера! И я щедро заплачу. У меня гораздо больше денег, чем можно просрать на вино со шлюхами. Хоть они здесь и дорогие.

Идея поработать на Вальдемара ван Стекелена была одновременно отвратительной… и столь же притягательной. Никуда ван Вейт не мог деваться от извечного дуалистического противоречия, свойственного людям искусства.

И сама задача, похоже, была нетривиальной.

— Что же это за человек? Что вы о нём помните?

— Человек, которого я не видел давно. Лет десять, наверное… точнее сказать не могу. Это очень необычный человек.

— Чем же он необычен?

— Ха… Представьте: как бы вы изобразили саму Войну в человеческом обличье?

Мастер ван Вейт никогда об этом не задумывался. Антропоморфная персонификация войны… интересно! Его соотечественник продолжил прежде, чем художник успел что-то сформулировать.

— Ну знаете, мастер ван Вейт… Что-то не совсем человеческое, даже по фигуре. Худое, словно скелет. Уродливо искривлённое, возвышающееся над вами. Такое высокое, что я ростом едва ли по плечо буду — а я, как видите, не карлик! Оно тянется к вашему горлу костлявыми пальцами. Всё в мерзкой сыпи, будто трупные пятна. С глазищами, которые ни хрена не выражают. Ну что, картинку представили?

— Вполне.

Образ и правда начинал вырисовываться в голове художника. Причём достаточно ясно, чтобы ван Вейт начал кое о чём догадываться. Если правда так… Занятно же обернулся разговор, от которого поначалу хотелось уклониться!