В дверь постучали. Маленькая женщина с молодым лицом и проседью в кудрях вошла в комнату. Она представилась как Миранда Филлс и, не теряя времени, продолжила процедуру с того места, где остановилась Стиви.
– Ваши первые шаги ведут к нашему доктору, – сказала она. – Мы должны удостовериться, что ваше здоровье в порядке.
Канде нечего было возразить. Ее общение со Стиви ясно показало, что ей лучше не противоречить. Да и несмотря на свою браваду, Канда ни за что не обменяла бы это место на настоящую тюрьму. Никоим образом. Она победит этих людей в их собственной игре, ведь она была уверена, что все здесь игра, как и все остальное в жизни.
Что ж, я пойду за этой сучкой, сказала она себе, выходя из комнаты и направляясь по длинному коридору. Пока они шли, Канда мимоходом увидела Некую Знаменитость… Дженнифер Кейн, звезду из «Полицейской облавы». Несмотря на собственную известность, Канда до сих пор, как простая поклонница, реагировала на присутствие знаменитостей. Забавно, подумалось ей, эта самая Кейн всегда выглядела такой белой чистюлей, будто учительница или библиотекарша.
– Вот уж не думала, что такая, как Дженнифер Кейн, окончит свои дни здесь, – произнесла она вслух, как бы сама себе.
Эта сучка служащая улыбнулась, вся из себя гордая и довольная, будто Канда только что наградила ее медалью.
– Она приехала в Оазис, потому что это самое хорошее место, – проговорила она, останавливаясь перед белой дверью с табличкой «Говард Слоун. Начальник медицинской службы». Она провела Канду в просторную комнату, из окон которой открывался красивый вид на окрестные красные холмы, представила пожилому мужику в белом халате, на лице которого блуждала глупая ухмылка, и сказала, что подождет за дверью.
– Ваш последний альбом был великолепен, – сказал доктор Слоун. – Я купил его для своего внука, а потом передумал и оставил себе. А как вы там поете «Мой мужчина»… Боже, да у меня просто мурашки бегут по коже.
Канда кивнула и, не зная, как ей себя поумнее вести, предпочла держать язык за зубами. Скорее всего, они записывают все, что она скажет в этом месте, а ей вовсе не хочется увеличивать свое шестинедельное заключение.
Доктор Слоун стал слушать ей сердце, измерил ее вес и кровяное давление. Он не хмурил брови, как ее предыдущий врач, и не производил тех жутковатых докторских шумов, когда проверял ей глаза, горло, нос. Закончив с осмотром, он посмотрел ей прямо в глаза и спросил:
– Когда вы в последний раз нюхали?
Она удивилась, и не столько вопросу, сколько той непринужденности, с какой был задан вопрос, словно врач знал о ней все. Она сделала вид, что усиленно думает и что ей трудно вспомнить.
– Где-то на прошлой неделе.
Он наградил ее снова той глупой усмешкой и тихо сказал:
– А знаете, как можно точно определить, когда человек, пристрастившийся к наркотикам, врет?
– Как? – спросила она, не очень-то желая услышать какую-нибудь дурацкую шутку.
– Если видишь, как шевелятся его губы.
Канда не засмеялась. В животе у нее похолодело, а сердце заколотилось.
– Чувствуете себя плоховато сейчас? – участливо поинтересовался он.
Словно только и дожидалась этого вопроса, она соскочила со смотрового стола и побежала в ванную комнату. Там ее долго рвало, и хотя она и не могла вспомнить, когда ела в последний раз, ее желудок все фонтанировал. Ей хотелось умереть. Если исцеление от недуга предполагало, что она постоянно будет чувствовать себя так отвратительно, то уж лучше ей умереть, потому что она не видела большого смысла в жизни, если в ней не чувствуешь ничего хорошего, одну только гадость.
Когда она вернулась в кабинет старого доктора, он вручил ей полотенце и стакан с водой.
– Так часто бывает? – поинтересовался он.
– Иногда, – осторожно ответила она, подразумевая: «Только когда мои припасы иссякают».
Слоун сочувственно кивнул:
– Знаю, каково это… Я сам бывший пьяница. А теперь ни одного глотка за последние пятнадцать лет.
Она удивленно подняла бровь и подумала, какой смешной разговор получается у них. Однако ей было наплевать. Ей хотелось только одного – чувствовать себя лучше, и сейчас она готова была ради этого даже на убийство.
Доктор вручил ей какие-то пилюли.
– Вот они помогут вам при детоксикации, – объяснил он. – При наркотиках все происходит несколько дольше, чем при алкоголе, но ваш организм очистится примерно за десять дней. А тем временем эти пилюли помогут устранить побочные эффекты. Если что-нибудь потребуется дополнительно, то я всегда здесь. И Стиви тоже. У нас здесь целый штат – служащие Оазиса, священнослужители, – так что вам не придется чувствовать себя покинутой. Может, вам что-нибудь нужно прямо сейчас?
Даже пребывая в таком жалком состоянии, Канда не устояла перед искушением попытать удачи.
– Может, у вас найдется что-нибудь более окрыляющее и поднимающее дух, чем это? – произнесла она с хитрой ухмылкой.
Слоун поморщился, словно она ударила его.
– Попытайтесь пользоваться чем-нибудь другим, поднимающим дух, Канда, – серьезно заявил он. – Попытайтесь жить…
Канда жадно проглотила пилюли и вышла из кабинета. Что мог знать про нее этот старый пьянчужка? Она таки старалась жить, а жизнь обманула ее, вот и все. Два никчемных мужа, которые обчистили ее и бросили с двумя черными детишками, даже черней, чем она сама. Даже таланту, который стал ее билетом из гетто, нельзя доверять; он подвел ее именно тогда, когда она больше всего в нем нуждалась, сделав ее прошедшим временем в мире, который не любит вчерашних звезд. Единственным ее настоящим другом был белый порошок. Он всегда давал утешение, и на него всегда можно было рассчитывать.
Эта сучка служащая ждала ее.
– Позвольте показать вам главную комнату, – сказала она.
Оставь меня в покое, хотелось сказать Канде, но она быстро взяла себя в руки. Сохраняй спокойствие, девочка, сказала она себе, сохраняй спокойствие и веди свою игру.
Главная комната напоминала один из тех больших холлов в курортных отелях, где она выступала. Тут было много стекла и вид будто на почтовой открытке; похоже, где-то там снаружи находились площадки для гольфа.
В помещении сидели там и сям небольшие группы, некоторые что-то записывали в блокноты, другие беседовали между собой. Никто не выглядел ненормальным или странным, а по тому, как они посмотрели на нее, Канда могла сказать, что ее узнали и делали вид, что она такая же, как и все. Она уже привыкла к этому и не знала, что раздражает ее больше – эта деланная холодность или то, что некоторые пристают к ней бесцеремонно, требуя от нее автографов или беседы, словно она была им обязана.