– Он ни в чем не признался, – возразил Минц. – И боюсь, что Корнелию не в чем признаваться.
– Помолчи, Лев, – отрезала Ксения. – Иначе я и за тебя примусь. Позорно покрывать мужикам друг дружку.
Минц оробел.
Человек – существо многоплановое. Минц – не прост, как хронометр. И потому не всегда последователен в своих поступках. Поставьте Льва Христофоровича на подиум в том зале, где дают Нобелевские премии, и предложите прочесть нобелевскую речь без бумажки. Он это сделает спокойно. Его не смутят даже взгляды членов Шведской академии или улыбка шведского короля. Но перед кассиршей в нашем гастрономе он теряется, как школьник, в домоуправление ходит с душевным трепетом, а Ксения Удалова способна довести его до дрожи в конечностях.
Он знал, что визит Ксении – дело решенное и близкое, он знал, что Ксения потребует от него защиты от мужа, он все предугадал и предусмотрел, но ответить отказом, что было единственным разумным действием с его стороны, он не смог.
– Тогда рассказывай о симптомах, – вздохнул он. – Чаю хочешь?
– Я уже ничего не хочу.
– Говори.
– Не знаю, что здесь мой благоверный плел, но я тебе со всей ответственностью заявляю: седина в бороду, бес – в ребро. Ты меня понимаешь?
– Корнелий не производит такого впечатления.
– А ты не девица, чего тебе производить. А вот существо в юбке для него… ах, что тут говорить! Удавлюсь!
– Вот это лишнее.
– Знаю, что лишнее. Лучше его удавить, но рука не поднимается.
– Ксения, не отвлекайся.
– Хорошо, не буду. Ты ихнюю бухгалтершу видел?
– В стройконторе?
– Вот именно. Не видел? Я тебе скажу – крокодил с острова Комодо. Сухопутная тварь.
Ксения просмотрела немало познавательных программ по телевизору, и поэтому для нее крокодилы с острова Комодо были существами понятными и не чужими.
– Продолжай, – сказал Минц.
– Дальше – хуже. У нас в молочной продавщица – это раз, а на рынке в магазине «Все для сада-огорода» такая татарка, хоть чадру надевай! Дальше перечислять?
– Это все подозреваемые пассии твоего Корнелия? – спросил Минц, хотя можно бы и не спрашивать – и так все понятно.
– Ты словами не раскидывайся, – попросила Ксения. В ее глазах накапливались слезы – вот-вот покатятся вниз по алым щекам. – Ты пойми мое состояние. Он себе в детском садике одну отыскал. А ей всего-то лет шестнадцать-двадцать! Его же за развращение пора сажать. Хотя теперь эти Лолиты такие пошли, что пенсионера тащат в кровать и еще обкусывают.
– Что делают?
– Зубами по карманам шарят, – сказала Ксения. – Это так печально, чему их в школе обучают? А может быть, этому и обучают…
– Ксения, скажи, а ты не задумывалась: вдруг все эти женщины – плод твоего разгулявшегося воображения?
– Не повторяй его слова. Я покончу с ним и с собой. Лучше давай я тебе дальше перечислять буду. Вот ты думаешь, что Корнелий на рыбалку ездит? Это глупая наивность. Он удочки в лесу под кустом прячет, а сам опушками на слободу несется, к одной молочнице.
– К молочнице?
– Ядреная такая, кровь с молоком, конечно, молочница. Я ее адрес знаю, скоро подожгу.
– Только не надо взрывать, – попросил Минц. – Все газеты напишут, что это чеченский терроризм, возьмут тебя и скажут, что ты – белая колготка.
– Окстись! У меня белых колготок и в жизни не бывало!
Ксения чуть приподняла подол юбки, чтобы показать, что ее колготки телесного, нормального цвета.
– А чего ты от меня хочешь? – спросил Минц.
– Спасения.
– Как я могу спасти тебя, Ксения?
– Со мною что-то происходит. Я выхожу на улицу, где детский сад расположен, и ноги у меня отнимаются. Не могу я ходить по Краснопартизанской. Убейте, не могу!
– Дальше, дальше! Это удивительный феномен.
– Ревность меня душит. Представляю, как он, этот старый развратник, шагает с ней в обнимку к детскому садику…
– Зачем?
– Зачем? Чтобы лобзаться в детский мертвый час. Детишки только закрыли глазенки, а он уж ее тискает в углу.
– Ох!
– Вот именно. Но когда выхожу я на площадь Землепроходцев – а это по нашей улице в другую сторону, то вижу вывеску «Все для сада-огорода» и понимаю – именно там он встречался со своей татаркой. Именно там он обменивался с ней страстными взглядами исподтишка, ты понимаешь?
– Патология, – сказал Минц.
– Для вас, может, и патология, и маммология, а мне умереть в самый раз. Ревность душит меня за это самое место.
– За какое? – удивился Минц.
– За горло, – просто ответила женщина. – Но если пойти мимо церкви Параскевы Пятницы, то там остановка автобуса. Знаешь, зачем ее там устроили?
– Зачем?
– Чтобы моему мерзавцу удобнее было по утрам с бухгалтершей встречаться. Они встречаются и сразу в автобус! Развратом заниматься.
– В автобусе?
– И в автобусе тоже.
– Сомнительно.
– Значит, ты, Лев Христофорович, недостаточно развратный. Не знаешь, на что способен некоторый самец!
– Ты о Корнелии?
– И чёрт меня дернул выйти за него замуж! – возопила Ксения так, что Корнелий, который как раз вышел на лестничную площадку, сжался от этих слов, как ежик под лапой медведя.
– И давно это случилось? – спросил Минц не без ехидства.
– Сорок лет живу на краю смерти.
– Чего же раньше не разошлась?
– Раньше, пока демократы не развалили Советский Союз, всегда был партком, куда можно было пойти и прямо сказать: жить с таким извергом я больше не в состоянии. Немедленно разлучите его с этой девкой и верните в семью. А теперь мы все, бабы, сами по себе, без партийной защиты и подмоги! Загибаемся.
Лев Христофорович достал из ящика стола план города Великий Гусляр и разложил его на столе.
– Посмотрим, – рассуждал он вслух. – Если нам надо на рынок и мы не можем ходить по Краснопартизанской, то нетрудно свернуть на Софью Перовскую…
– Ты с ума сошел! Еще двадцать лет назад он на той улице Маруське Эйнштейн подмигивал.
– Не родственница? – вдруг заинтересовался Минц.
– Ее из техникума за неграмотность вышибли. Вот и сидит она у окна и подмигивает. А мой чуть что – сразу ей в ответ подмигивает.
– Ты видала?
– Люди донесли.
– А может, за давностью лет вычеркнем улицу Софьи Перовской?
– А для меня события двадцатилетней давности кажутся совершенно живыми. Как сегодня! Не могу я на ту улицу зайти. Лучше умру.
– А как Зловонный переулок? – спросил Минц. – Он по краю идет, у реки.
– Нет, ты решил меня в могилу свести! – обиделась Ксения. – Ты что, забыл, что ли, кто там таится?
– А кто там таится?
– Она. Отравительница, Лукреция Борджия, собственного мужа уморила и попала в историю.
– Вроде бы у нас в городе таких не было.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});