Читать интересную книгу Спящие пробудитесь - Радий Фиш

— Правда твоя, ахи-баба. Покуда стоят еще бейские земли, деньги пригодятся. Но я по-прежнему верю: на землях Истины им места нету!

— И я верую, Ху Кемаль Торлак. Но кроме условия времени хочу напомнить еще два других — место и люди. С торговыми людьми иным языком следовало бы говорить.

— Это я пусть поздно, но сам уразумел, ахи-баба. Каким языком, однако, прикажешь говорить со всеми сословьями разом?

— Бог милостив, Ху Кемаль! Я потолкую с хлопкоторговцем: отдаст он свой гнев, — смягчился старец. — Скажи только, что с вином учинишь?

Ху Кемаль не успел ответить. Откинулся полог, вошел Абдал Торлак. Придержав палаш, поклонился. Бритая квадратная голова сверкнула в отблеске свечи. Усищи торчали победно. На лице не смущенье, а радость.

Ху Кемаль молча указал ему место. Начинать разговор не спешил. Остерегался в сердцах наговорить лишнего.

Начал шейх.

— С доброй ли вестью, Абдал Торлак? — спросил он, прочтя на лице его радость.

— Слава Истине, с доброй, ахи-баба. Брат Якши Торлак с товарищами — хоть и пришлось им повздорить в Бейове с деревенскими — привез на склады две сотни батманов зерна.

— Что дал взамен?

— Пообещал косы да постолы. А дать было нечего, оттого и повздорили, ахи-баба.

— За так, значит, зерна дать не пожелали в Бейова. На чем же поладили?

Абдал Торлак усмехнулся:

— Якши Торлак у нас горячий: гилевщиков да заводчиков по шеям погладили, а с остальными добром поладили.

— Крови-то не пролилось, упаси Аллах?

— Слава Истине, не пролилось, ахи-баба.

— Слава Истине! — повторил шейх. Обернулся в сторону Мекки, как при молитве, и стал читать первую суру Корана.

Когда он кончил, Ху Кемаль взвился, точно пружиной его подкинуло.

— Понимаешь ли ты, что говорит твой язык… — крикнул он. — Добрая весть, добрая весть! Да лучше б весь город с голоду пух, чем злосчастные двести батманов… — Он осекся. Подошел к Абдалу Торлаку. Приблизил к нему лицо. Спросил со сдержанной яростью: — Якши Торлак, с оружьем явился? Значит, как последняя бейская сволочь, взял у крестьян зерно силой?! Кто, кроме нас самих, мог так навредить делу Истины? Мало, что ли, срамники Ягмур да Боран ославили нас на весь город?! Теперь еще и деревня. — В голосе его зазвучало отчаяние. — Способна ли твоя квадратная башка вместить: самое имя торлакское опозорено. Не знаю, какой кровью позор этот смоем.

До Абдала Торлака вдруг дошел смысл происшедшего. Будто протрезвел разом. Сделал шаг. Ринулся навзничь.

— Я всему виною! С меня спрос, Ху Кемаль!

Предводитель торлаков долго смотрел на своего распростертого ниц сподвижника. Без гнева, без жалости, без любопытства.

— Встань, — приказал наконец. — Все мы виноваты. — И отвернулся.

— Не о вине, об искуплении думать надобно, — молвил шейх. — Где Ягмур с Бораном, где их кобели смердящие?

— Посажены в холодную яму, — ответил Абдал Торлак, подымаясь. — Пока не очухаются. А собаки прикончены.

— Обоих, когда придут в себя, раздеть до пояса, руки связав, посадить на верблюда задом наперед и возить по городу с глашатаем: «Так будет поступлено с каждым, кто посягнет на честь сестер наших». И вон обоих из братского круга, — приговорил Ху Кемаль. — А Яхши Торлака я на круг выведу. Как братья присудят. Ты, Абдал, сам повезешь его в Бейова. Вместе с постолами и косами обещанными. Расскажешь там, что братья приговорили. За крестьянами — последнее слово. Промыслят смертью казнить — так тому и быть!

— Аминь, — засвидетельствовал согласие шейх.

— А может, и простят? Ведь Яхши Торлак эту самую деревню две недели назад от лихих людей оборонил, — сказал Абдал Торлак.

— Простят, и мы ему вины отпустим, — ответил Ху Кемаль. — А отряд торлацкий предлагаю разбить по крестьянским ватагам и дружинам ахи… За наши с тобой вины, Абдал Торлак…

У полога встал слуга.

— Что там?

— Иудей Хайаффа, кожевник. Говорит, спешное дело к брату Кемалю!

Шейх кивнул разрешающе:

— На ловца и зверь бежит.

Хайаффа не вошел — вбежал. Увидел шейха — как на стену наткнулся. Отвесил земной поклон.

— Прости, ахи-баба. Беда у нас! — Он обернулся к Ху Кемалю. — Рабби Ханан удрал, прихватив казну альхамы… Прикажи погоню, Ху Кемаль.

— Когда бежал? Как?

— Глядим, замок сбит, подвал пуст. Слуг нету. Казна опростана. Стража Акхисарских ворот после полудня из города его выпустила…

— Понятно, в Бурсу османскую побежал…

— Почто стража-то его пропустила? — удивился шейх.

— Никто ей держать не наказывал, — в сердцах ответил за кожевника Ху Кемаль. — А еще толкуют, будто иудеи хитрецы! Можешь полюбоваться, ахи-баба! Подвал заперли, ключ в реку бросили и ушли с песнями. Ну, чисто дети! И город свой иудейский без защиты покинули. Борода у него прибеленная, вот я ему говорю: «Взял бы людей, сел бы сам на место парнеса. Навел бы и у себя устройство по Истине». Не справлюсь я, отвечает. Не был я никогда на месте парнеса. И я, говорю, никогда не был главой иудейской общины. Так что сам разбирайся, брат наш Хайаффа. Теперь, видишь, хватились, да поздно. — Он обернулся к Абдалу Торлаку: — Пошли людей в стан. Пусть тотчас вышлют погоню по акхисарской дороге. Да гляди в оба. Чтоб ни один волос не упал с головы иудея Ханана, когда настигнут!

Абдал Торлак вышел. Хайаффа присел на пятки. Голова опущена. Ладони на коленях. Проговорил:

— Я ведь говорил, Ху Кемаль. Не справлюсь…

— Эх, мастер, думаешь, я справляюсь?.. Был бы с нами учитель!

Вернулся Абдал Торлак. Сел рядом с Хайаффой. Утвердительным кивком ответил на молчаливый вопрос Ху Кемаля. Тот продолжал:

— Мы тебе помогли, торлаков в погоню послали. Помоги теперь ты, брат, нам. Мы тут думали гашиш запретить. И вино тоже. Запасы его вылить. Что скажешь?

Хайаффа удивился, перевел взгляд на шейха, снова глянул на Кемаля Торлака.

— Скажу: обидно может статься иудеям да христианам. Скажут: опять под мусульманский устав нас подводят. Впрочем, если и гашиш закажете, могут и примириться. Только вино на землю лить — грех, в нем пот и кровь людские. Не сподручней ли сбыть куда подальше?

Ху Кемаль глянул на шейха. Спросил:

— А не будет ли сие зазорно? Не помыслят ли братья: для нас харам, а для других хелял? Где справедливость?

— Об этом я не подумал, брат Ху Кемаль!

— Что же, будем думать вместе!

— И еще, мастер Хайаффа, — вступил в разговор шейх. — Скажи, что думаешь. Два торлака напаскудничали в городе с хмельной головы. Другой, кровь у него горячая, насильничал над крестьянами. Опозорили самое имя торлацкое. Мы гадаем распустить торлаков по дружинам ахи да по ватагам крестьянским. Как?

Хайаффа покачал головой: ну и вопросы, мол, задаете.

— А не ошибетесь, братья? Слава у торлаков буйная, имя громкое. За плутовство одного купца весь цех не разгоняют. Каждый в ответе за себя.

— Это на том свете, — перебил Ху Кемаль. — Там каждому будет воздано по заслугам, а на этом, особливо у нас, — все за одного! — Прибавил, смягчаясь: — Сам ведаешь, брат Хайаффа, за кожу с изъяном не с подмастерья, а с мастера спрос…

— Так-то оно так, но братьям Истины не к лицу карать невиновных, — не согласился Хайаффа. — Кто преступил — того из круга вон, отдайте на рассужденье обиженным… А разгоним торлаков — без всадников останемся. В ратном деле они еще обелят свое имя…

— Что скажешь, Абдал Торлак? — спросил шейх ахи.

— Что верно, то верно: конную силу в одном кулаке держать надобно…

Ху Кемаль глянул на него досадливо: мол, ты бы сегодня лучше помалкивал. Вслух сказал с укоризной:

— Эх, брат Абдал, видать, не зря ты усы свои торлацкие до сих пор сбрить не можешь. Держишься…

Абдал Торлак выхватил из-за пояса кинжал. Не успели глазом моргнуть, как два длиннющих уса, гордость торлацкая, знак воинской мужской доблести, полетели к порогу, через который, откинув полог, переступил Салман. При виде брошенных к его ногам усов смешался, улыбнулся растерянно. Но под взглядом предводителя торлаков тут же посерьезнел.

— Захвачены два лазутчика, — доложил он. — Говорят, посланы наместником Али-беем. Готов, мол, сдать крепость в обмен на живот.

— Грамота при них?

— Говорят, велено самому Кемалю Торлаку передать в руки.

— Давай их сюда! — приказал Ху Кемаль Торлак.

Салман вышел. Прохрустел под его ногами гравий на дорожке вдоль бассейна. Наступила тишина, в которой явственно звучало лишь стрекотанье цикад да потрескиванье сальных свечей в нишах.

Молчали. Каждый о своем. Ху Кемаль, обеспокоенный скудостью запасов на складах, решил, что и в крепости их негусто, раз воевода решил так скоро сдаться. Абдал Торлак, позабыв про усы, соображал, как лучше расставить людей, когда распахнутся ворота и ратники Али-бея начнут выходить из крепости. А Хайаффа, все еще не в силах простить себе собственной оплошки, прикидывал, далеко ли успел уйти рабби Ханан, настигнет ли его погоня.