главное значение имеет не смысл работы, а только его выгодность. Я читаю предлагаемые мне сценарии, я слышу об огромных гонорарах за их постановку, но не могу и не хочу превращаться в «профессионала», который добротно и лихо сделает картину об очередном изнасиловании или о благородном мафиози. А литературный материал, по которому мне бы хотелось сделать фильм, пока найти не удается.
Что снимать – вот в чем вопрос. Ведь, в общем-то, я снимал литературу, а где современная литература? Нет. И честно говоря, я даже не знаю, что снимать. Я хотел было снять картину о предательстве и даже предложил эту тему на телевидении. Сказал: «Давайте снимем серию фильмов о “перевертышах”, причем начнем с самых маленьких людей, а закончим самыми большими». Это была бы фантастическая картина. Но на меня посмотрели, как на сумасшедшего, и сказали: «Иди-иди отсюда».
…Я только что говорил о своем отвращении к предательству. Если бы удалось найти что-нибудь интересное на эту тему в литературе, я бы взялся за картину. Пока не найду материал, который бы меня увлек, снимать не буду. Тем более что боюсь: могу снять то, что придется не по нраву прокатчикам, снимать же им на потребу не стану. Поэтому сижу на острове, читаю иногда сценарии, а главное – ловлю рыбу.
Сегодня бюджеты у картин нищенские. Мой фильм «И на камнях растут деревья» стоил 2 млн старых руб. и 600 000 долларов. Но зато в кадре все было подлинное. Только 1 корабль, который строили специально для фильма, стоил 150 000 руб. Но их было 2… И замечательные костюмы художника Эльзы Рапопорт! Мечи ковал в Суздале мастер, знавший секрет дамасской стали. При умном хозяине все сделанное для того фильма обязательно бы хранили. Слава богу, хотя бы 2 наших корабля уцелели – остальное просто пропало. К счастью, в Петербурге в этнографическом музее висят костюмы той же Эльзы Рапопорт из нашей картины «Герой нашего времени», там подлинные детали – серебряные кавказские пояса, бурки, платья. Помню, над нами смеялись, когда мы поставили Бэлу на котурны. А котурны тогда надевали, чтобы не испачкаться в грязи. Вот так мы все тщательно изучали и воспроизводили на экране… сейчас так работать невозможно…
Тихонов (телеграмма из Ялты в Высоцк, 22 апреля 1991 года)
Поздравляем тебя, затворник, создатель шедевров, с днем рождения. Будь здоров, живи долго и вновь возвращайся. Опустели без тебя экраны. Отец родной, обнимаем, Илья, Матвей, Слава, Иван Иванович.
Островные частушки
Посвящается Нине Меньшиковой
До двухтысячного года
Я хочу с тобой дожить,
Да поможет нам природа
Перестройку пережить.
Мы в окошечко глядим,
Лодочка качается.
Рыбой всех омолодим,
Пусть себе питаются.
На востоке солнце всходит
Почему-то каждый день,
Возле грядок Нина ходит,
А меня сгубила лень.
Письмо В. М. Шумскому[149]
О. Высоцкий, 20 сентября 2000 года.
Дорогой Слава!
Наконец-то, преодолев все свои физические и психические недуги, а также бесконечную, фантастическую лень, которая находит оправдания именно в этих недугах, – я уселся за машинку.
Я всегда предполагал, что для меня самым трудным временем в жизни будет старость. Я совершенно не способен переносить это состояние. И дело тут не только в физической немощи, но и в постепенно растущей уверенности в бессмысленности земного существования. Окончательно не поддаться этому чувству обреченности и безнадежности не дают только близкие люди и уверенность, что ты им нужен. Недавно я вычитал, что «старость – это отсутствие цели»! Мне кажется, что это очень верно.
К сожалению, у нас отняли цель и в глобальном, и в персональном смысле. Ибо жить ради того, к чему призывают нас сегодня, для нашего поколения (так мне кажется) бессмысленно и невозможно.
Пусть многое из того, чем мы жили, было ложно, но в главных своих проявлениях оно было осмысленным и достаточно высоким.
А сейчас в этой огромной сточной канаве, в которой мы все оказались, окруженные невероятным количеством лжи, грязи, пошлости, бесстыдства на всех уровнях существования, пытаешься найти хотя бы небольшой кусочек суши, чтобы сохранить в себе хоть что-то светлое, простое, человеческое.
Прости, что я зафилософствовался. Я уверен, что за этими строчками ты увидишь гораздо больше того, что я пытаюсь бессвязно выразить.
Я недавно стал спрашивать своих знакомых, когда вы последний раз слышали, чтобы кто-то сказал: «Мне стыдно»! Никто не сумел привести пример употребления этого слова.
В обществе потеряно это чувство и само слово. Это же страшно.
В нашей далеко небезгрешной жизни оно присутствовало всегда.
В нашей жизни всегда на первом месте стояло слово «должен» и только потом – «хочу». Сейчас все наоборот.
Да господи, сколько таких примеров из всех областей современной жизни я могу привести.
На каждом шагу: гадость, гадость, гадость.
Даже воровство стало каким-то гадостным. Для наглядности я посылаю тебе фото той яблоньки, которую у нас выкопали.
Ну, хватит. Как говорила старушка Анна Филипповна: жить трудно, а доживать надо.
Вот на основании не слишком вразумительных рассуждений могу обобщить мое сегодняшнее психическое состояние как состояние непреходящей бессильной ярости!
В смысле же физического состояния: никакие лекарства ничему не помогают, и сердце пребывает в состоянии невозможности обеспечить самые простые физические действия. Да к этому еще прибавилась разболевшаяся нога, так что уже почти месяц мне приходится дружить с костылями. А в результате: сердце + костыли и боли, даже мне не дающие спать, не дают возможности совершать необходимые, хотя бы для собственного обслуживания, действия. А это, прости меня, уже полное безобразие.
Прости меня, что я пишу тебе об этом, если хочешь знать, то мне становится стыдно за все эти мои жалобы, когда я вспоминаю тебя и Лялю. А вспоминаю я вас достаточно часто. Мысли о вас помогают мне преодолевать себя и краснеть за свои унылые мысли и свое поведение.
Я прерываюсь, потому что дальше все же должен написать что-нибудь более веселое о нашей жизни. А сидящая напротив меня за пасьянсом Нина Евгеньевна сказала: «Ну, ты как начнешь, так не остановишься, а я хочу есть».
Надеюсь, что после обеда я развеселюсь.
* * *
О. Высоцкий, 21 сентября 2000 года.
После обеда, за которым я позволил себе выпить небольшую бутылочку пива «Афанасий», писать уже не захотелось, захотелось спать.
Поэтому продолжаю на следующий день.
В результате всех хворостей жизнь моя сильно регламентирована.
Ты не поверишь,