сонных прохожих всматриваться в размытый горизонт и смущенно потирать кончики носов в нехорошем предчувствии.
Это было самое тихое утро в Бостоне.
На удивление, Джек не спал в эти злосчастные шесть утра, хотя в обычный день смог бы забыться спокойным сном до самого обеда. Он чувствовал то же самое, что ощущали немногие в это странное время суток ноябрьского дня: какое-то беспокойство шевелилось внутри него, принуждая ходить бессмысленно по кругу своей же комнаты или распахнуть окно и вдохнуть ледяную сырость невидимого тумана.
«Я не знаю, что происходит, но я должен что-то предпринять, обязан, иначе случатся непоправимые вещи. Может, я схожу с ума, но это будет не самая большая моя проблема. Сумасшествие ведь тоже состояние души и тела, просто оно разительно отличается от навязанного обществом стереотипного идеала. Мы ложимся спать с мыслью о том, что каждую седьмую секунду один человек на планете теряет рассудок. Размышляем, что бы случилось, если бы подобная ситуация произошла с нами: предугадываем возможную реакцию близких, друзей, думаем, что бы переменилось в нашем поведении или внешнем виде, отразилось бы это на карьере или общении с людьми, но… Вот она, самая страшная вещь, о которой большинство предпочитает благополучно забыть, обращая свое жаждущее поиска внимание на что-то другое, выдуманное, а самую суть оставляют в стороне. Они лежат в кроватях, мечтая и предаваясь непрошенным мыслям, и не замечают, как сходят с ума на самом деле, потому что погружаются в эту бездну неосознанно. Не понимают, что уже в ловушке и зависимы почти от всего, что их окружает: забери у человека общение, лиши его связи и банальных приборов техники, заставь его поверить в собственную никчемность, скажи, что смысл его жизни не более пустой траты и без того небольшого количества времени — и он сойдет с ума. Медленно, но верно загнется, но все же язык обреченного никогда не дрогнет на словах: «Я безумец». Он просто иссохнет, думая, что жизнь вокруг него подходит к своему печальному концу, а мы будем по-прежнему лежать на спине, уткнувшись лицом в мягкое тепло одеяла, и производить мысленный счет сошедших с ума за последние несколько секунд».
Джек потряс головой, прогоняя ставшие слишком навязчивыми мысли, и в задумчивости сел на угол уже заправленной в непонятной спешке кровати. Что-то внутри него никак не желало успокоиться, невидимая кисть расчерчивала в безумных кляксах чистые листы сонных глаз, отбрасывая в сторону неудавшиеся черновики и с тем же упорством принимаясь на новую бумагу, испещряя девственную белизну уродливыми разводами. И парень понять не мог, что же такое от него требуется; почему на душе тревожно и совестно, а сердце замирает в бесконечном ожидании желанных ответов; действительно ли облака пахнут дождем и выглядят как свалявшиеся комья вымокшей овечьей шерсти, или и это не больше причуды затуманенного усталостью воображения — он не знал ровно ничего, устремил потерянный взгляд в ноги и терпеливо, в какой-то привычной апатии и задумчивости, выжидал решение загадки. Наконец, внутренний художник отложил в сторону исписанный холст и недоверчиво оглядел свое творение.
Это рисовал настоящий чудак. Тот, внутри которого борются в гневе неопределенность с целью, и он задыхается и подгибается, падая на колени в попытке усмирить душевный бунт.
Машина. Несколько размытое черное пятно, растворяющееся в серой полосе трассы и едва видимое из-за грязи смешанных в беспорядке цветов. По сторонам от фигуры растеклись темно-зеленые линии очертаний деревьев — жалких, жмущихся друг к другу в видимом сквозь изуродованную бумагу страхе, смятении, отчаянии; их словно сравняли с землей одним движением громадной ладони, переломали и без того тонкие стволы, смешали некогда яркую листву с дорожной грязью, и теперь они колышатся в попытке подняться снова, тянутся к небу сквозь ноющую боль в изогнутых ветвях…
Размытые черты желто-коричневого здания где-то вдалеке, на самом горизонте, одновременно близко и так недосягаемо далеко. Но, приглядевшись получше, Дауни все же смог разобрать нечто, похожее на грубые штрихи одинокой заправки у самого съезда — будто под гнетом карих глаз линии приобретали стройность, открывая все новые и новые подробности. Если поначалу на границе земли мутнел бледный прямоугольник, то теперь внутри него прорезались бензоколонки, небольшое окошко для оплаты за топливо, два пока еще нечетких силуэта напротив другого окна, несколько большего и чуть ярче первого. Джек не отрывался от этих деталей, и вот они стали максимально понятными, такими, словно он сам сейчас стоял неподалеку, наблюдая за суетой на заправочной станции: видел подсвеченное узкими лампами меню, включающее в себя даже свежую выпечку и кофе, который можно взять с собой в удобном герметичном стаканчике за баснословную прибавку к стоимости; улавливал даже беззвучные шевеления рта одного из молодых людей, прижавшего к себе одной рукой пакет с пончиками, а в другой удерживая телефонную трубку; как второй мужчина неуверенно переминался с ноги на ногу перед кассой, не решаясь выбрать одну из десятка предложенных закусок или напиток. Все эти мельчайшие черточки сплелись в единую живую картину, наполненную запахами едкого бензина, горячего аромата чего-то съестного из окошка выдачи и звуками постепенно оживающей трассы — все смешалось в хаосе красок, росчерков и мазков, в результате рождая из себя целостное размытое изображение.
Вот только была одна единственная мелочь, которая поначалу ускользнула от цепких юношеских глаз, а после внезапно врезалась в сознание, заставив замереть на месте с искаженным от неприятной тревоги лицом и вглядеться еще раз, еще и еще, чтобы ужаснуться снова. Джек пытался выбросить из головы эту неприятную мысль, избавиться от чувства некоторой незащищенности, и в итоге невидимые руки осторожно свернули разрисованный холст и отложили его в сторону, положив стручком около других, прибитых на коротенькие шапочки гвоздей, произведений.
Но внутри Дауни все же что-то переменилось, щелкнуло в тот самый момент, когда он пробежался отсутствующим взглядом по невзрачному фону картины. В неверении проморгался, устремил внутренний взгляд прямо туда, на светло-серые мазки, а после огляделся по сторонам в страхе обнаружить тайного наблюдателя. Над нарисованной разыгравшимся воображением заправочной станцией, точнее, вокруг нее, был молочно-грязный туман, с виду напоминающий разлитый на бумагу несвежий йогурт, а в этой самой массе замерли без движения облака, совмещающие в себе творожистую массу настоящего утра и свалявшиеся комья шерсти.
Это были те самые облака. На небе, которое застыло над спящим Бостоном и укрыло его мягким маревом.
Быть может, тебе просто кажется, — подбодрил «другой Джек», но и в этих словах слышался легкий испуг или даже удивление. Он тоже боялся. Начинал терять