с другим, и с третьим, он хорошо соображал свою выгоду. К тому же Барбру показалась ему такой свежей и красивой, чуть ли даже не красивее и милее прежнего. Она была словно яблоко, и он запустил в него зубы. Да и в церкви их уже огласили.
Мертвого ребенка и судебный процесс они оба обошли молчанием.
Зато они поговорили об Олине: как им от нее избавиться?
– Нужно ее выпроводить! – сказала Барбру. – Нам ее благодарить не за что. От нее только одни сплетни и злость.
Но выпроводить Олину оказалось не так-то просто.
В первое же утро, увидев Барбру, старуха Олина, должно быть, почуяла свою участь. Она сразу обозлилась, но затаила злость и, лишь кивнув, придвинула Барбру стул. Все то время, что Барбру не было, жизнь в Лунном шла своим чередом, Аксель таскал воду и дрова, делал за Олину всю самую тяжелую работу, а Олина справлялась со всем остальным. С течением времени она решила про себя, что останется на хуторе до конца своих дней, но вот появилась Барбру и разом разрушила ее планы.
– Будь в доме хоть одно кофейное зернышко, я бы сварила тебе кофе, – говорит она Барбру. – Ты идешь куда-нибудь дальше?
– Нет, – отвечает Барбру.
– Вон что, так ты не за перевал?
– Нет.
– Ну да, это меня, конечно, не касается, – говорит Олина. – Опять, значит, в село?
– Нет, и не в село. Я останусь здесь, как раньше.
– Вон что. Будешь тут жить?
– Да, наверно.
Олина молчит с минуту, мозги в ее старой голове работают вовсю; о-о, она тонкий политик.
– Да, – говорит она, – в таком случае я, значит, освобожусь. Вот радость-то!
– Ну, – шутливо говорит Барбру, – разве Аксель так плохо к тебе относился?
– Плохо? Он-то? Не смейся над несчастной старухой, которая только и ждет отпущения грехов! Аксель был мне все равно что отец родной и посланец Божий во всякий день и час, иного я не могу сказать. Но ведь у меня здесь нет родных, живу одинокая и покинутая на чужой стороне, а все мои близкие за перевалом…
Но Олина осталась. Они не могли расстаться с ней, пока не повенчаются, и Олина хорошо на этом сыграла, заставила себя упрашивать, но под конец согласилась задержаться: дескать, ладно, она окажет им эту услугу, присмотрит за скотиной и за домом, пока они будут венчаться. Венчание заняло два дня. Но когда новобрачные вернулись домой, Олина все-таки не ушла. Она тянула время, то была нездорова, то дождь собирался. Она всячески подлизывалась к Барбру: теперь все стало по-другому в Лунном, другая еда, а уж про кофе нечего и говорить! Да, Олина не пренебрегала никакими средствами, она советовалась с Барбру о вещах, которые сама знала лучше ее:
– Как думаешь, подоить мне коров, раз уж они стоят в хлеву, или сначала приняться за Борделину?
– Делай как хочешь.
– Да разве я о том говорю! – восклицает Олина. – Ты побывала в свете, пожила среди богатых и знатных людей и всему научилась. Не то что мы, бедные!
Да, Олина не пренебрегала никакими средствами, круглые сутки ведя свою линию. Подолгу сидела она с Барбру, рассказывая, как была дружна с ее отцом, с Бреде Ольсеном. О, не один приятный часок провели они вместе, он такой почтенный и обходительный человек, этот Бреде, никогда не услышишь от него плохого слова!
Но долго продолжаться так не могло; ни Аксель, ни Барбру не желали больше держать Олину, и Барбру мало-помалу прибрала к рукам все ее обязанности. Олина не жаловалась, но провожала свою хозяйку недобрыми взглядами и постепенно изменила тон.
– Да, теперь-то вы страх какие важные! – говорила она. – Аксель в прошлом году осенью ездил в город, ты с ним там, случаем, не встречалась? Нет, ты ведь была в Бергене. А ездил он по какому-то делу и купил косилку и борону. Что теперь против вас хозяева Селланро? И равнять нельзя!
Она изощрялась в мелких уколах, но и это не помогало; хозяева перестали ее бояться, и однажды Аксель прямо заявил, что ей пора уходить.
– Уходить? – переспросила Олина. – Как это? Ползком, что ли?
Нет, она отказалась уйти под тем предлогом, что нездорова и не в состоянии шевельнуть ногами. И ведь как нехорошо вышло: когда у нее отобрали работу и лишили всякой деятельности, она сразу сникла и впрямь захворала. Но и после этого она протаскалась на ногах еще с неделю. Аксель смотрел на нее с бешенством, а Олина держалась уже на одной злости, но под конец не выдержала и совсем слегла.
И вот она лежит и вовсе не ждет отпущения, наоборот, часами твердит, что поправится. Она потребовала доктора – роскошь, доселе в их глуши неведанную.
– Доктора? – спросил Аксель. – Совсем из ума выжила?
– Почему это? – кротко спросила Олина, притворяясь, будто ничего не понимает.
Она была так кротка и умильна, так счастлива тем, что никому не в тягость, она может заплатить доктору сама.
– Правда? – спросил Аксель.
– А почему и нет? – сказала Олина. – Не лежать же мне здесь и помирать, как беспризорной скотине.
Тут вмешалась Барбру и осторожно спросила:
– Чего тебе не хватает? Разве я не приношу тебе еду? А кофе я тебе не даю для твоей же пользы.
– Это ты, Барбру? – говорит Олина и переводит на нее глаза; она совсем плоха, заведенные к потолку глаза придают ей жуткий вид. – Оно, может, и так, как ты говоришь, Барбру, может, мне и впрямь станет хуже от капельки кофе, от чайной ложечки кофе.
– Будь ты на моем месте, ты бы думала сейчас кое о чем другом, а не о кофе, – сказала Барбру.
– А я что говорю, – ответила Олина. – Ты не из тех, что желают смерти человеку, ты за то, чтоб он поправился и жил дольше. Что это, я вот лежу и смотрю, никак ты в тягостях, Барбру?
– Я? – кричит Барбру и яростно прибавляет: – Так бы и выбросила тебя в навоз за твой язык!
Больная молчит с добрую минуту, но губы ее дрожат, будто она силится улыбнуться и не может.
– Нынче ночью я слышала чей-то крик, – говорит она.
– Она бредит! – шепчет Аксель.
– Нет, я не брежу. Кто-то словно позвал меня. Из лесу или от ручья. Удивительно, аккурат будто кричал маленький ребеночек. Что, Барбру ушла?
– Да, – говорит Аксель, – ей надоело слушать чушь, которую ты несешь.
– Вовсе это не чушь, и я не брежу, как вы думаете, – говорит Олина. – Нет, Всемогущий не допустит, чтоб я предстала перед Престолом и