был разделен на две части. В одной из них на столе лежали пружины, покрашенные в серый цвет, а в другой — черный. Коробки с черными изделиями маркировались большой буквой «К».
— Виталь, — решил удовлетворить любопытство Алексей. — Зачем это делается?
— Что именно?
— Пружины разных цветов пакуются в отдельные коробки.
— А ты разве не знаешь?
— Если бы знал — не спрашивал.
— Ну, об этом как-то не принято говорить… ладно, все равно узнаешь. Только, если вдруг спросят, то не от меня. Мне УДО светит… боюсь испортить…
— Ты меня заинтриговал еще больше.
— Об этом, в принципе, все знают, да, и особо это не скрывается, как видишь. Короче, черные пружины идут не на завод, а в Москву — на рынок.
— И что?
— И то. Левый это товар. Раз в месяц приезжает фура и увозит пружины в столицу, а Арсен с чемоданом денег приезжает отдельно — на Волге.
— А буква «К» что означает?
— Здесь все просто. К — это Корзун…
— Это же противозаконно.
— Послушай, Леша, ты у меня спросил — я тебе ответил. Не вздумай с кем-нибудь еще обсуждать эту тему. Будешь здоровей… прямо горе от ума какое-то…
— Что?
— Я спрашиваю, Грибоедова проходил в школе?
— Да.
— Я вас с Бакаевым выбрал себе в ученики по наибольшему, как мне казалось, проблеску интеллекта в глазах. Неужели и тот такой же любопытный?
— Не знаю… я все понял, Виталь. Не волнуйся, мы тебя не подведем.
Как и ожидалось, Лопырь не успокоился и ночью опять попытался устроить экзекуцию. На этот раз атака осуществилась сразу на двоих — Бакаева и Мишина. Это случилось уже далеко за полночь, когда все новобранцы, включая их лидера, спали после первого трудового дня. Алексей почувствовал, что задыхается и проснулся. Его горло сдавливала скрученная простыня, концы которой тянули снизу. С противоположной стороны на шконку карабкался какой-то мелкий зек. Внизу со стороны спального места Сергея была слышна возня и сдавленные стоны.
— Ах, вы сволочи! — вдруг раздался крик Антипенко, сопровождающийся глухими ударами.
В этот момент Мишин сжался, как пружина, и, выпрямившись, врезал ногами уже по падающему на него душителю. Тот, перелетев через соседний ряд кроватей, приземлился где-то в проходе. Одновременно ему удалось выскользнуть из удавки и спрыгнуть вниз. Вокруг мелькали руки и ноги, а там, где находилась постель Бакаева, и вовсе была куча мала. Валера, Костя и Саша отбрасывали врагов в стороны. К ним присоединился и Алексей. Наконец показался и Бакаев. Тот лежал навзничь с содранным бельем. Почувствовав свободу, он, сильно смахивающий на Давида Микеланджело, вскочил и принялся мутузить направо и налево…
— А ну, прекратить, уроды! — громыхнуло от входа.
Некоторые опять упали на пол, но, как выяснилось, официалы на этот раз не прибежали, а появился лишь Николай со своей свитой. Зычный голос принадлежал чернявому коренастому парню, стоящему рядом с активистом.
— Ты, Лопырь, совсем, видать, без мозгов, — констатировал Николай. — Тебе же вчера русским языком объяснили — не трожь этих пацанов. Это не я тебе говорю, а папа. У него свои виды на них.
— Что ты гонишь, Клык? Какой папа? Какое дело может быть Корзуну до этих жориков? Иди, разбирайся у себя в бараке, а здесь я хозяин. У меня свои методы обучения молодежи…
— Я же тебе советовал по всем непоняткам в отношении новобранцев обращаться вот к тому парню, — Николай направил указательный палец в сторону Мишина. — Если ты меня сейчас не услышал, то тебе будет плохо… очень и очень плохо. Тебя и так завтра папа будет иметь… возможно, даже с утра.
Слова Клыка не разошлись с делом. Когда все собирались в столовую, пришел Брюханов и увел Лопыря в другом направлении. Тот появился в промзоне уже ближе к обеду и не сидел, как всегда, в сторонке, а суетился и гнул проволоку, как и все остальные.
Вскоре Виталика и вправду перевели на другой участок, а в горячей секции остались люди из предпоследнего этапа, включая Мишина и его группу. После этого появился воспитатель и назначил его старшим участка. Ночью ребят уже никто не тревожил, а Лопырь с Алексеем даже здоровался за руку, но глаза его при этом пылали ненавистью.
В один из сентябрьских дней в колонии вдруг начался общий «шухер». Половина заключенных была снята с производства на уборку территории, в столовой появились блюда и продукты, которые некоторые пацаны и на воле не пробовали, а в промзоне напрочь исчезли черные пружины. Все прояснилось на следующее утро, когда на территорию въехал белый с голубой полоской РАФик. Из него вышли четыре человека в темно-синей форме. «Прокурорская проверка!», — выдохнул один из стоящих рядом с Мишиным зек. Проверяющих встречал Терехов, который услужливо повел их в сторону офицерского «чипка». В обеденный перерыв довольные прокуроры посетили общую столовую, а к концу рабочего дня заглянули и на промзону. Их сопровождали заместитель начальника колонии, воспитатель и завхоз. При разговоре с заключенными наводящие вопросы задавали именно представители учреждения.
— Леха, как ты думаешь, так и должно все происходить? — спросил Валера, когда комиссия удалилась.
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, во-первых, некоторые из нас сидят по надуманному обвинению и мы не можем на это пожаловаться, во-вторых, нас здесь гнобят, плохо кормят, а мы должны говорить, что все нормально, ну, и в третьих, мы тут практически бесплатно работаем, а местные бугры наживаются за наш счет… зачем тогда эти прокуроры?
— Ну, а почему ты им не сказал об этом?
— Чтобы меня потом замочили — и активисты, и начальство.
— И что ты предлагаешь?
— Давай напишем маляву и подкинем прокурорским — пусть разбираются.
— Не знаю, это как-то…
— Как? А как они с нами? Ты не подумал?
— Хорошо, согласен. Только надо все продумать, чтобы не подставиться.
Бумага и ручка были найдены тут же — на участке. Когда-то Брюханов то ли случайно, то ли с какой-то целью оставил картонную папку, да и забыл. Послание сочиняли вчетвером, а Игорек просунул его в щель водительской двери РАФика, когда они всей толпой якобы осматривали машину. Тем более в тот момент с ними находился Рябой, который, как выяснилось, когда-то со школьной экскурсией посещал Рижский автозавод.
А в начале зимы Клык вышел на свободу. Накануне он специально посетил «горячий» участок, чтобы поговорить с Алексеем.
— Завтра, Леш, выхожу, — сообщил он. — Приедет мать и заберет домой. Это не потому, что я такой, а потому, что она у меня очень активная. Написала, что теперь не отпустит от себя ни на шаг, а,