светлой рубашке. Пиджак не надел, будто желая казаться солидным, но не слишком.
Слева, рядом с его головой, из стены торчал светильник "лилия" — тошнотворный бело-стеклянный цветок на черной подставке. И выглядит ужасно, и дотрагиваться до него нельзя — лепестки крошатся от малейшего прикосновения. Зачем его родители купили, не знаю. Наверное, потому, что все покупают. Говорят, он светит до того отвратительно, что залетевшие в комнату комары впадают в депрессию и теряют аппетит. Глупости, конечно, хотя родителей они и вправду по ночам не кусают, а меня с удовольствием, аж пищат от восторга.
Папа жестом предложил мне сесть в кресло напротив. Мне это понравилось мало, но виду я не подал, молча опустился на краешек.
А потом люстра погасла. Такое случалось и раньше, отходил контакт в выключателе, папа обещал подкрутить, но руки никак не доходили.
Наступила темнота, потому что лозунги за окном еще не горели. Папа щелкнул "лилией" и немного подался вперед.
— Хочу поговорить с тобой, пока мы одни, хотя никаких секретов от мамы нет. Речь пойдет о твоем деде. Ничего плохого о нем ты не услышишь. Наши жизненные принципы отличались, но я любил его и благодарен ему за то, что он для меня сделал. Все-таки он мой отец! Но я хочу сберечь тебя от неприятностей, понимая, что он и после смерти оказывает на тебя влияние.
Папа помолчал, взглянул в окно и продолжил.
— Наверное, его биография тебе известна не вся. Совсем юным он пришел в революцию… поверил, что она необходима, хотя жил в довольно обеспеченной семье. Он, как и многие другие, мечтал построить новый мир. Мир свободы, счастья, справедливости… Разочаровался быстро. Уже во время гражданской войны показал свой характер, не выполнил какой-то приказ и был приговорен к расстрелу, но после нескольких дней в камере смертников его почему-то выпустили и выгнали из армии.
Отец криво улыбнулся. Я никогда не видел у него такой улыбки.
— Это его ничему не научило. В тридцатые годы… а ты знаешь, какое это было время… жестокое и противоречивое… ему хотели дать неделю ареста за какую-то ерунду — что-то не то сказал о советской власти. Тогда наказывали за любую провинность, ему бы радоваться, что легко отделался, но дед в милиции ударил следователя за то, что он его якобы оскорбил. Ну и поехал в лагерь лес рубить… до самой войны с Германией. Потом воевал в разведке, был трижды ранен. А дальше… — отец пожал плечами, — флот, пустыня, подземелья и прочее. Жалел, что не смог слетать в космос. Рановато родился, часто повторял. И еще — я этого никогда не понимал — у него было постоянное чувство, что мир стоит на краю, что вот-вот все разрушится. Но ты же понимаешь, что с миром ничего не случится.
— Дед обошел всю планету, — продолжил папа. — Что искал? Свободу. Красоту. Говорил, что они только в риске, в игре, в поединке. Не боялся ничего, даже одиночества. Его смелостью можно восхищаться… но делать этого не стоит. Он был сумасшедшим, если называть все своими именами! Так жить — безумие! Война с ветряными мельницами! Бессмыслица! Чего он добился? Умер в своей постели? Да, немногие из любителей путешествий могут этим похвастаться!
Я заметил, что он внимательно смотрит на меня, пытаясь понять, какое впечатление произвели его слова.
— Ты наверняка давно понял, что дед недолюбливал советскую власть. Но это не так — он не любил любую власть. Все, что указывает ему, как жить. Он считал себя равным государству, ни больше, ни меньше. Но гордость, как известно, называется грехом, — произнес отец и усмехнулся.
— Романтика… У нас в стране все пронизано романтикой. Комсомольские стройки, освоение Севера, космические полеты… А знаешь, из чего она появилась? Нет? Тогда я скажу тебе — из желания сэкономить деньги. Вместо того, чтобы платить полярному летчику за его тяжелый труд, лучше рассказать по телевизору о чудесных полетах над айсбергами и торосами, о красоте ледяных морей, о землях, где еще не ступала нога человека, и от желающих рисковать своей жизнью не будет отбоя. Вот и все! Умному долго объяснять не надо. Хотя государство на самом деле не обманывает, потому что ложь во спасение — не ложь, ему нужны романтики-идеалисты, оно не может существовать лишь на принципе "ты мне, а я тебе". Но романтики на войне гибнут первыми. А поле боя после победы принадлежит людям спокойным и рассудительным. Поэтому не воспринимай буквально то, что тебе говорит родина — поддакивай, соглашайся, но уступи место на переднем крае другим — тем, кто не умеет или не хочет думать. Ты слушаешь меня?
— Да, — ответил я.
— Государство у нас хорошее. Оно подарило нам квартиру, бесплатно лечит, бесплатно учит тебя в школе — чего еще желать? Да, ты не станешь миллионером. Но и нищим тоже никогда не станешь!
— Истина — это то, что вокруг, — продолжил он. — Эти дома, эта мебель, этот светильник с обломанными лепестками, который ты так ненавидишь… то, до чего можно дотронуться. Она скучна и несправедлива. Но другой нет и не будет! А взрослость — согласие с ней. Смирение с тем, что ты не все можешь изменить — а по правде говоря, изменить ты почти ничего не можешь. Все это понимают, кто-то раньше, кто-то позже. Все, кроме безумцев вроде твоего деда. Но их, к счастью, очень мало. Романтика и приключения — не до конца пережитое детство, инфантильность. Чтение фантастики — неудачная попытка сбежать из унылой реальности, страх увидеть мир таким, какой он есть. Бунт против естественного порядка вещей. А разве бунтовщики могут быть счастливы? Присмотрись внимательно к тем, кто читает фантастику! У них глаза изгоев. Они одиноки и в опасности. Когда-то я пошутил, сказав, что знаю, кто поджег клуб, и ты очень удивился. Что ж, объясняю. Я поджог его! Хотя, конечно, я этого не делал. Но все-таки в некотором смысле я, потому что я не хотел, чтобы клуб уводил тебя из реальности в космические дебри.
Тут из коридора донесся скрип открываемой двери. Мама вернулась с прически, и наше общение закончилось. Папа добавил "подумай о том, что я сказал", и родители ушли, напутствовав меня пожеланием быть внимательным и аккуратным, не включать газовую плиту и выключать свет, а