Читать интересную книгу Обитель - Захар Прилепин

“…Это у меня носовой платок такой, – дурачился Артём. – Пусть Крапин обзавидуется”.

В ИСО шедший первым красноармеец направился не вверх по лестнице, а в другую сторону, по нижнему этажу, и Артём остался его дожидаться: может, служивому надо к товарищу разжиться махорочкой.

Хотя сердцем он всё уже понял.

Понял даже, когда ещё дурачился с простынёй.

– Чего встал? – гаркнул красноармеец, бегом вернулся к Артёму, схватил за шею и толкнул впереди себя и кулаком ещё добавил промеж лопаток.

Они спустились по древним каменным ступеням вниз, в подвальные помещения, красноармеец постучал в железную дверь кулаком, оттуда спросили: “Кто?”. “Горяинова привёл”, – ответил красноармеец, ни одной буквы в его фамилии не перепутав.

Его заперли тут же, у железных дверей в тёмном, без окон, пропахшем влагой помещении.

Артём стоял при входе, привыкая к темноте и вслушиваясь: нет ли здесь ещё кого-то. Судя по звуку, какой дала захлопнувшаяся за спиной Артёма дверь, помещение было небольшим.

И пустым.

Располагайся – живи.

– Да проснулся он уже, веди, – громко сказали в коридоре.

Дверь снова открыли, и Артёму велели выйти.

– А я только начал обвыкаться, – сказал Артём.

Красноармеец не отвечал, а только подкапливал злобу для следующего удара.

Они пошли обратно тем же путём.

“Сейчас вернут меня в келью и скажут: “Ложись, досыпай, парень, извини, что потревожили! Скоро лодку за тобой пришлём… Прямо в монастырский двор. Тебе моторную или под парусом?…” – рассказывал себе, как сказку на ночь, Артём.

В кабинете на втором этаже сидел Горшков, выглядевший погано, малоспавший, тугие щёки обвяли, но в приподнятом настроении, даже с лукавинкой в глазах.

“Всё не пыточная”, – попытался обрадовать себя Артём.

На стенах в нескольких местах была выщерблена извёстка.

“А это Бурцева кабинет, – легко догадался Артём. – Вот теперь тут кто поселился”.

В комнате был плохо прибранный бардак: ящики шкафов явно вынимали, а то и выламывали целиком, потом кое-как загоняли обратно, несколько бумаг, затоптанных, так и лежало на полу, кипа папок была свалена в левом углу за спиной Горшкова.

– Он и с простынкой уже, – сказал Горшков, но словно не Горяинову, а кому-то ещё, незримому. – Зубы в неё будет собирать!

“С Бурцевым он, что ли, разговаривает, мразь полоумная”, – подумал Артём.

Новый хозяин кабинета кивнул на табуретку возле стола.

Артём сел, сложив скомканную простыню на коленях.

– Фамилия?

Он назвал себя. Статью. Срок.

– Вершилин Василий Петрович – знаете такого? – спросил Горшков, вздохнув чуть устало, но с тем чувством, когда человеку ставят вторую, а то и третью тарелку супа, которую придётся осилить.

– Василия Петровича? – переспросил Артём. – Как же не знать: мы в одной роте с ним были. И спали рядом.

– Мезерницкого Сергея Юрьевича? – Горшков иногда что-то помечал в своих бумагах.

– Мезерницкого? – нарочно переспрашивал Артём, чтоб подумать, хотя едва ли тут можно было что-то особенное надумать. – Видел.

– До заключения в СЛОН с ним встречались?

– С Мезерницким? Нет, конечно. Только в лагере его видел.

– Сколько раз?

– Пару раз.

– При каких обстоятельствах?

– При каких… Сначала живого, потом мёртвого.

Горшков собрал губы куриной гузкой, не столько раздумывая, сколько отдыхая. До шуток Горяинова ему не было никакого дела.

– Бурцева Мстислава Аркадьевича, – спустя немного времени не без удовольствия произнёс Горшков: было ощущение, что он, называя каждую фамилию, строит из кубиков стенку, – …знал?

Артём откашлялся, хотя кашлять не хотел.

– Бурцев тоже был в нашей роте, – сказал он. – Как Василий Петрович.

– Я спрашиваю: знал его лично? – повторил Горшков, вперив в Артёма свои маленькие глаза.

– Знал лично, – сказал Артём, – но близких отношений не поддерживал.

– Встречался ли ты с Бурцевым в келье Мезерницкого на посиделках, которые вы называли… – Горшков поискал в бумагах на столе, – …Афинскими ночами?

– Вечерами, – поправил Артём.

Горшков смотрел на него маленькими глазками, не моргая.

Артём помолчал и повторил:

– Афинскими вечерами. Встречался однажды.

– Или дважды? – спросил Горшков.

Артём ещё раз откашлялся.

“Интересно, знает ли Галя, где я? Её кабинет как раз над этим. Может быть, закричать нечеловеческим голосом, и она услышит?”

– Вы обсуждали с Бурцевым его службу в Информационно-следственном отделе? – копал своё Горшков.

“Гражданин начальник роет новый заговор, чтоб Ногтев его оценил и назначил своим лучшим товарищем”, – безо всякого усилия догадался Артём. Оставалось непонятным только, что делать ему во всей этой истории. Лисы-то голодные, наверно. На кормушках крышки не закрыты. Крапин злой ходит.

“С другой стороны, – стараясь думать медленно, словно бы ступая по болотным кочкам, рассуждал Артём, – я ни в чём не замешан и ни в чём не виновен. Кроме того, что видел Бурцева у Мезерницкого, ничего за мной нет”.

Артёму помогало то, что Горшкова он наблюдал тогда на острове Малая Муксольма и знал про мелкую суетливость этого чекиста, помнил, как Эйхманис выбил из-под него табурет. Не боялся Артём Горшкова и был, насколько возможно, спокоен; хотя, может быть, и зря.

– Нет, никогда, – сказал наконец Артём. – У нас были дурные отношения. Однажды он избил меня. Из-за него я лежал в лазарете. Мы вообще с ним не разговаривали.

Горшков пошевелил куцыми бровями и, похоже, не поверил ни одному слову, сказанному Артёмом.

– Откуда ты тогда знал, что Граков является секретным сотрудником Информационно-следственного отдела? – спросил Горшков и, крайне довольный, откинулся на спинку стула.

Глазки его имели выражение умилительное и, да, лукавое.

“Сдал меня Василий Петрович”, – сказал себе Артём и даже забыл от тихого, сердечного удивления, что ему надо отвечать.

– Откуда знал про стукача? – вдруг заорал Горшков и резко встал с места.

– Я не знал ничего ни про какого стукача! – громко, словно так было убедительней, ответил Артём.

Горшков, сжимая кулаки, обошёл стол и встал возле Артёма, чуть наклонившись.

“Может, его тоже схватить за ногу, как Галю, – хватило у Артёма сил напоследок повеселить себя. – И тоже угадаю, как в тот раз”.

– Ещё раз подумай и отвечай, шакал.

“…Простыня ещё эта дурацкая…” – мелькнуло в голове у Артёма.

Горшков был в сапогах и этим сапожищем снёс под ним табуретку.

“…Не забыл, как Эйхманис из-под него табуреточки выбивал…” – Артём рухнул на пол и получил носком сапога в шею, хотя метились, наверное, по зубам; другой удар пришёлся в ухо: Артём вскрикнул: больно! по-настоящему больно! – третий удар по руке, которой пытался прикрыть голову, хотя метились в то же ухо.

“…Оглохну же, ни на один вопрос не отвечу, – Артём до противного всё замечательно осознавал, с непрестанной и яростной издёвкой допрашивая себя: – …что делают в таких случаях? Что сделать? Обхватить сапог и поцеловать? Сказать, что это Галя открыла мне стукача? И меня сразу выпустят?.. Я тебе скажу, сука, только попробуй…”

Горшков схватил с пола табуретку и в три щедрых замаха, словно рубил дрова в прекрасное солнечное утро, сломал её о хребет Артёма.

– Хлипкие какие, – выругался он, бросив на пол развалившуюся надвое табуретку. – Сами и делают тут, мастера, мать их, шакалы…

Выпрямившись, Горшков сходил за своим стулом и, вернувшись, поставил его прямо перед лицом Артёма.

Артём наблюдал сапоги Горшкова. Потом заметил лежавшую в дальнему углу комнаты ещё одну поломанную табуретку.

“…Какой перевод… мебелей…” – задыхаясь, думал он.

Болело в ухе, в затылке… спина – как медведь на гармони поиграл…

– Вопрос был такой, – сказал Горшков, отдышавшись. – Откуда ты знал, что гражданин журналист соловецкой газеты заключённый Граков тайно сотрудничает с Информационно-следственным отделом?

Артём подтянул длинный конец простынки поближе к голове: вытер кровь на лице… откуда натекла-то уже?

– Я не знал, – тихо, вкрадчиво ответил он, чувствуя запах простыни. – Я предположил.

Посмотрел снизу на Горшкова – удивительное дело: тот по-прежнему был совсем не страшный… отчего ж тогда так болело ухо?..

Открылась дверь. Стул, на котором сидел Горшков, чуть сдвинулся. Артём догадался, что Горшков обернулся к вошедшему в комнату.

Артём скосился и увидел ещё два мужских сапога, только размера на три побольше.

– Он у тебя с простынкой, – сказали новые сапоги. – А что без подушки?

Это был Ткачук – его поднявшийся из самого чрева, живущий меж огромного клубка кишок и жеребячьей селезёнки голос трудно было не узнать.

Ткачук подошёл к лежащему Артёму – тяжесть шагов была такая, что сгибались доски.

Артём подтянул ноги к животу, а руки – с концом простыни, собранной в комок, – к самому лицу.