Джеффри Слоун, извинившись, удалился. Очевидно, был приучен уходить при появлении женщины.
К удивлению Адама и Тони, посетительницей оказалась Долли из театра «Олимпиан». Она сурово поджала губы, хотя, увидев лорда Лэмба, от неожиданности широко раскрыла глаза. Поколебавшись мгновение, расправила плечи и ринулась в бой:
— Я в положении. Отец — лорд Лэмб!
— Ах ты, лживая сука! — крикнула Тони, влепив ей пощечину.
В тот же миг Адам Сэвидж наотмашь двинул Тони по лицу, так что она отлетела в кресло, заскользившее по полу через весь кабинет. И угрожающе добавил:
— Не смей бить женщину в моем присутствии, ты, высокомерная свинья!
С полными слез глазами Тони прижала руку к разбитым губам.
В глазах Долли светилась алчность. Сэвидж не раздумывая встал на ее защиту, а это, должно быть, означало, что он поверил ее вранью.
— Садитесь. Оба, — приказал Сэвидж. Тони переживала смертельную обиду. Как он посмел ее ударить?
— Я предупреждал, чтобы ты держался подальше от неприятностей, но думаю, что бесполезно тратить слова на такого сопливого испорченного аристократишку!
Бросив на Тони гневный, полный презрения взгляд, он обратился к Долли:
— Врач подтверждает беременность?
— Да, сэр, — с вызовом заявила Долли.
— Итак, поскольку тебе известно, что о браке не может быть речи, полагаю, ты явилась за деньгами.
Долли прикусила губу. Было бы здорово окрутить лорда и стать леди Лэмб, но она с самого начала знала, что ей не по силам шантажировать такого человека, как этот индийский дикарь. Он попал в точку. Она пришла за деньгами.
— С меня ты ни черта не получишь! — заявила Тони. — Почему, черт побери, не пришла ко мне? Скажу, почему… потому что все это — наглая ложь. Ты прискакала к опекуну, потому что знаешь, что кошельком распоряжается он.
— Я пришла к мистеру Сэвиджу, потому что верю, что он поступит правильно!
— И сколько же, по-твоему, будет правильно, Долли? — спокойно спросил Сэвидж. Она глубоко вздохнула:
— Пять тысяч.
Сэвидж недобро усмехнулся. Небрежно написал записку в свой банк и передал ей:
— Мне кажется, Долли, две тысячи будет в самый раз: плюс-минус тысяча.
Долли сунула записку в ридикюль и вытерла слезы. Она надеялась на тысячу и довольствовалась бы пятьюстами. Она поднялась, чтобы уйти, но Адам Сэвидж остановил ее ледяным взглядом голубых глаз.
— Имеется в виду, что мы больше не возвращаемся к этому вопросу.
Изобразив реверанс, Долли поспешила удалиться.
— Вот, оказывается, как вы отделываетесь от женщин, которые попали в трудное положение, — усмехнулась Тони.
— Нет, не так, сопляк. Если бы ты поставил в такое положение невинную девушку, я бы заставил тебя заплатить, и дорого заплатить. Но Долли — другое дело. Прежде всего, она достаточно умна, чтобы попасть в такую историю, если только не собирается захомутать кого-то. Когда такие девицы, случается, влипнут, они знают, как за полчаса избавиться от этого. А теперь, ради Бога, вытри сопли. Или тебе нужна нянька?
— Если вы кончили чесать об меня кулаки, я прощаюсь, — с трудом произнесла она разбитым ртом.
— Извинений не жди. Сам напросился.
— В один прекрасный день вы обязательно извинитесь. Это я обещаю, — спокойно ответила она.
Тони удалось проскользнуть в дом незамеченной. Обзывая Сэвиджа всеми словами, которые попадали на язык, она обмыла лицо. Будет большой синяк, и когда Роз увидит, то настоит на том, чтобы ее повсюду сопровождал мистер Бэрке. Может быть, лучше уехать домой в Лэмб-холл. Там недалеко от Эденвуда, в который она безнадежно влюблена. Ей так хотелось увидеть его теперь, с приближением весны. Тони совершенно не понимала, как Адам Сэвидж может подолгу не бывать там. Это был дом его мечты, а он не провел там и пяти минут. Чего ему не хватало, так это жены. Кого-нибудь, кто будет дорожить Эденвудом и наполнит его детьми. Она строго упрекнула себя — должно быть, сошла с ума, мечтая выйти замуж за человека, только что ударившего ее по лицу.
А в другом конце Лондона еще одна леди тоже мечтала о супружестве. Ее устремления представлялись такими же безнадежными. Мария Фитцгерберт ужинала с принцем Уэльским на личной половине Карлтон-хауза.
Она не сомневалась, что окончательно вскружила ему голову. Благодаря ему она стала знаменитостью Лондона. Каждая хозяйка дома знала, что ее успех или неудача зависят от того, возглавляет ли список гостей новая фаворитка. Они были благодарны за малейшие проявления милости. Во всяком случае, миссис Фитцгерберт была почтенной вдовой, женщиной совсем другого круга, нежели алчные артисточки, которыми прежде увлекался принц.
Мария ходила по тонкому канату. Однажды она уже ужинала на частной половине принца. Тогда и узнала, чего именно ждет от нее наследный принц Англии. Она избежала полной капитуляции, разыграв оскорбленную добродетель и позволив утешиться лишь поцелуями и объятиями.
Однако с тех пор они оставались наедине в закрытой королевской карете множество раз, и Мария наконец поняла, что человеку в молодом цветущем возрасте требуется нечто большее, чем пара жирных куропаток, которыми она пока что его услаждала. Сравнивая его со своими престарелыми мужьями, она удивлялась, каким резвым может быть мужчина, когда ему чуть за двадцать. Правда, удивление не было из неприятных.
Теперь ее добродетель снова оказывалась под угрозой. Мария была не настолько наивной, чтобы не догадаться, что ей не удастся ускользнуть невредимой, но все имеет свою цену, и она решила заставить принца заплатить, и заплатить дорого.
— Ах, кисонька, как мне приятно, что тебе нравятся блюда, которые я люблю.
— Повару Его высочества нет равных, — ответила Мария, нервно хихикая.
— Умоляю, не зови меня «высочеством». Будем Принни и Пусси, любовь моя.
— Хорошо, Принни. Ты знаешь, что я сделаю все, чтобы ты был счастлив.
Как только слова сорвались с языка, она поняла, что этого говорить не следовало. Нынче он лишил ее душевного равновесия, появившись в парчовом халате, отчего она явно струсила. Чтобы оттянуть время, она поглощала одно блюдо за другим, но какими бы вкусными они ни были, возьми она в рот еще один кусочек бисквита, и ее лиловое атласное платье лопнет по швам.
— В твоей власти сделать меня больше чем счастливым. Если бы ты была добра но мне, кисонька, я бы возликовал.
— Принни, я была более чем добра к тебе. Я позволила тебе такое, чего не позволяла ни одному мужчине на свете.
Георг, обойдя стол, подошел к ней, забыв наконец о еде.
— Дай мне свою лапку, — потребовал он. Мария повиновалась, и он покрыл руку поцелуями. Затем поднял со стула и повел к прочной внушительной кушетке. Теперь, когда она оказалась у него в плену, его губы коснулись запястья, чувствуя, как колотится пульс, и двинулись вверх по пухлой ручке к плечу.