Ксандра записала и спросила:
— Сталину, Калинину?
Колян не знал, кто из них самый главный, Ксандра тоже не знала этого и решила не писать имени: в Москве люди грамотные, они-то уж знают своего главного.
Колян диктовал, Ксандра записывала:
«Рыба не живет без воды, умирает. Северные люди — саамы, коми, ненцы и всякие другие — не могут жить без оленей, тоже умирают. Совсем маленьких матери сберегают нас в пеленках и люльках из оленьего меха. Потом, мы всю обувь и одежду шьем из оленьих шкур, шьем оленьими жилами. И на работу, и на праздник, и на свиданье к невесте, и на свадьбу, и в могилу нас одевают и украшают своим мехом олени. На рыбалку, на охоту, в гости нас возят олени. Когда не хватает рыбы и дикого мяса, мы спасаемся оленьим. Оленьим жиром освещаем наши тупы. Наши дети играют вместе с оленятами. И само наше солнце ездит на оленях.
Тут пришли к нам люди из города и сказали: «Новый закон велит сдать всех оленей в колхоз, держать в одном стаде. От этого будет богаче приплод».
Мы поверили и сделали так. И вот живем колхозом, ждем, когда начнется хорошая жизнь. А она идет все хуже да хуже. У оленей на одном ухе старая хозяйская метка, на другом — новая, колхозная. Когда мы убиваем оленя, городские люди показывают на новую метку и говорят: «Убивать нельзя. Они колхозные. Надо наращивать поголовье. Вот придет конец года, и если будут излишки, их можно забить». Но год долог, а есть каждый день хочется, и оленей убивают тайком.
Когда мы запрягаем оленей по своим делам, нам снова говорят: «Нельзя. Они колхозные. Сперва надо писать бумагу в колхозное правление и рассказать в ней, куда ехать, зачем, надолго ли». Мы люди плохо грамотные и совсем неграмотные, нам писать трудно. И колхозное правление работает широко: один человек у стада, другой на рыбалке, третий в городе, собирать их долго, а ехать, случается, надо скоро.
Два года, пошел третий, живем так: все время спорим, ругаемся, много пишем бумаг, ищем и собираем колхозное правление, а пасти оленей, рыбачить, охотиться некогда. Наше стадо становится меньше и меньше, вместо прибытка каждый год убыток. Делить на трудодни совсем нечего. Живем мы шибко плохо — рвано, голодно, пешеходно. Если и дальше будет так, без перемен — все олени погибнут. А для нас, северных людей, олень — самый драгоценный зверь. Все другие, которых считают драгоценными — песец, лиса, соболь, горностай, бобер, — ничего не стоят против оленя. Они идут только на наряды, на утеху, олень же дает нам всю нашу жизнь. Нет оленей — и нет у нас упряжки, нет еды, нет сапог, шубы, шапки, нет постели, нет калыма заплатить за невесту… Сильно служит олень и прочим: пришлым людям — почта, товары, ученые экспедиции, начальники ездят по Северу на оленях.
На мой ум, надо менять колхозный закон — вернуть немножко оленей прежним хозяевам. Тогда народ не будет просить мяса, рыбы, денег, а все достанет сам, не будет писать много бумаг, искать и собирать правление, воровать колхозных оленей. Тогда он скорей найдет тропу к правде и счастью. Писал председатель колхоза «Саам» Колян».
Ксандра взяла это письмо с собой и в Москве сдала его в Центральный Комитет Коммунистической партии.
Сергей Петрович был жив, но так слаб, что совсем не мог ходить и даже вставать с постели без чьей-либо помощи, говорил едва слышно, с трудом. Большую часть времени он проводил неподвижно, молча, с закрытыми глазами, во сне, полусне и забытьи, без жалоб и стонов. Он так долго болел, так привык к мысли о неизбежности смерти, что уже не делал попыток обманывать себя надеждами на врачей, на кумыс, на счастливый случай.
— Вот умираю, — сказал он Ксандре при встрече, сказал спокойно, будто о том, что уходит на работу или погулять.
Ксандра начала утешать его. Он нахмурился и попросил:
— Не говори пустого! Не будем, условились? Меня уже не спасешь. Да я и не мало пожил, почти шесть десятков. Вот скажи: отчего ты похудела и побледнела?
— Похудела от возраста, израстаю. Одни с годами полнеют, другие худеют. Я, значит, выдалась худощавая. А побледнеть ничуть не побледнела, всегда такая. Ты ведь знаешь, что в Лапландии люди не загорают. Там не ваше, не волжское, солнце.
— Здорова ли? — продолжал тревожиться Сергей Петрович. — Не обманывай, дочка, ни меня, ни себя. Со здоровьем нельзя обходиться легкомысленно.
Ксандра чувствовала себя здоровой, но двенадцать лет жизни на Севере не прошли даром — убавили ей сил, резвости, бодрости, легкости, румянца, что привезла с Волги.
Иногда вместе, иногда чередуясь, но без перерыва, Катерина Павловна и Ксандра дежурили возле больного. Разговорами старались не беспокоить его и обычно читали ему вслух книги и статьи, которые он заказывал. Заказы были беспорядочны и неожиданны — от сказок, читанных в детстве, до трактатов по философии, экономике, истории.
Накануне смерти, очевидно уверившись бесповоротно, что она близка, отец спросил Ксандру, почему она не вышла замуж.
— И сама не знаю, не привелось почему-то, — ответила она.
— Жалко, — прошептал отец.
— Выйду, — пообещала Ксандра. — Еще успею.
— Жалко: я не увижу внуков.
Сергей Петрович протянул до конца лета и умер тихо, как сгорают мягкие восковые свечи.
Еще с месяц пожила Ксандра в родном городе, при матери, затем вернулась в Лапландию. Там, пока она ездила, произошло много перемен. С одной она встретилась, едва вышла из вагона на станции Оленья. Вдоль состава шел паренек в синем рабочем комбинезоне и говорил:
— Кому в Ловозеро? Могу довезти на машине.
— Живой или мертвой? — шутливо спросила Ксандра. Она слыхала, что русские, архангельские, мастера ведут в Ловозеро русскую, колесную, дорогу, что одна машина уже сделала пробный рейс и укачала пассажиров похлеще, чем море. Некоторых пришлось выхаживать в больнице.
— Начнешь помирать — кричи караул. Сделаем остановку, — отозвался паренек.
— Долго ли проедем? — еще спросила Ксандра.
— Часов шесть-семь. Сегодня будем на месте.
— Так скоро! — радостно удивилась она. — Я еду.
В ту осеннюю, слякотную пору, при коротких днях и темных ночах, когда ехать невозможно, она добиралась бы на оленях суток четверо-пятеро.
Машина была грузовая, полуторатонная, кратко — полуторка. Желающих ехать набралось человек десять. В кабину рядом с собой шофер посадил старушку, всех остальных — в кузов.
Перед выездом сделал наставление:
— Схватиться обеими руками крепко-накрепко за борта и друг за друга. Если вылетать, так уж всем вместе, оно веселей, чем в одиночку. Багаж поставить либо под себя, либо промеж ног, во всяком случае поближе, чтобы он не вылетел без хозяина. Говорить поменьше, а лучше молчать и вообще держать язык подальше от зубов. Не то можно остаться без языка.
Вся серьезность смягченного шутками наставления обнаружилась с первых же поворотов колес и подтверждалась затем всю дорогу бесконечно много раз. Дорога виляла по каменисто-болотистой лесотундре. Недавно тут была пешеходная тропа. За последнее лето ее немножко расширили, крупные камни убрали, через речки вместо переходов из жердочек навели мостики, на болота и топи положили деревянные кругляковые гати.
Но было еще много неубранных камней, незамощенных топей и хлябей, незаваленных промоин, выбоин, речек без мостов. Полуторку мотало хуже, чем лодку в бушующем море. В морской буре всегда есть ритм, к которому можно приспособиться. А полуторку то мотало с камня в выбоину, с камня на камень без всякого порядка, неожиданно, дико, то трясло на кругляковых мостах и гатях, то она останавливалась резко, словно ударившись в стенку, то буксовала, то делала рывок вперед. Пассажиров и багажи перекидывало от борта к борту, словно просеивало в решете. Время от времени шофер делал остановки и спрашивал:
— Все живы, все целы? Пешком никто не хочет идти?
Все были живы, но не все целы. Многим набило шишек и синяков. Одни из пассажиров решил поговорить, но его так тряхнуло, что язык сильно вывалился, а зубы цокнули по нему до крови. Часа через два слабые начали просить пощады. Шофер остановился у светлой речки, юркнул под мост и вышел оттуда с котелком воды. Неопытным, несведущим пассажирам сказал, что почти у каждой речки под мостком есть либо котелок, либо чайник. Их пооставляли тут постоянные пешеходы, чтобы не таскать всю долгую трудную дорогу. Здесь недаром есть поговорка: «Сума легка, трудна дорога».
До Ловозера дважды разводили костер, кипятили чай, говорили спасибо неведомым путникам, оставившим котелки и чайники, хвалились синяками и шишками, полученными в дороге, будто наградами.
Ксандре навсегда запомнилась эта трудная и вместе с тем веселая поездка и эта необычная дорога, достойно прозванная испытавшими ее дорогой Тра-та-та.
Дальше, в Веселые озера, Ксандра уехала на оленях, вернее, ехал ее багаж, а она шла пешком за санками. Первым еще в пути заметил ее, а потом и встретил Колян, подозрительно наблюдавший в бинокль за всеми передвижениями окрест себя.