Читать интересную книгу Царь Сиона - Карл Шпиндлер

— Таков приказ епископа! — кричали толпе начальники и всех, кто приближался к вершине окопов, безжалостно сталкивали вниз.

Когда Вернер и Анжела подошли к лагерю, их окружили воины с расспросами. Вернер ссылался на полковника Зиттарда, и его готовы были пропустить, но те же солдаты ни за что не хотели пропустить Анжелу, несмотря на все заступничество Вернера. На ее просьбы воины отвечали насмешкой и грубыми словами:

— Прочь туда же, к остальным! Что нам от ее слез и смазливенького личика, — говорили они. — Она еретичка, как и другие, ну ее к черту!

Анжела тесно прижалась к Вернеру.

— Отстраните ее! — крикнул снова один из начальников, обращаясь к Вернеру. — Вы сами подозрительный человек, и горе вам, если полковник не поручится за вас. Пусть возьмет чума всех перекрещенцев!

Те же грозные восклицания, та же брань по адресу горожан раздавались по всей линии лагеря. Несчастные видели впереди раздраженного врага, кипевшего страстью, а позади, на стенах города, смеялись им вслед драбанты царя. Друзья и более сострадательные люди вынуждены были беспомощно смотреть на это изгнание.

Так борьба на границе лагеря продолжалась, и только иногда среди угроз копьями и мушкетами раздавалось кое-где ласковое, успокоительное слово духовного лица. Находившиеся в лагере священники среди криков и брани старались внушить несчастным надежду и терпение. Один из этих служителей церкви, особенно почтенного вида, озабоченный и грустный, приблизился к тому месту, где Анжела с последним усилием сопротивлялась солдатам, пытавшимся разлучить ее с Вернером и сбросить вниз, к другим.

Анжела заметила развевающийся плащ священнослужителя.

— О, батюшка, достойнейший господин мой, помогите, помогите! — воскликнула она, в отчаянии кидаясь к его ногам.

— Ты ли это, дочь моя? — спросил Зибинг и, обращаясь к воинам, стал увещевать из кротко и любовно.

Обессилевшая Анжела судорожно прижалась к груди Зибинга, видя в нем последнюю надежду на спасение.

— Спасите меня или дайте умереть на ваших руках! — проговорила она, тяжело дыша.

— Господь милостив. Его святая воля! — сказал священник.

Но разъяренные воины не сдавались на увещания.

— Чего надо попу? — кричали они. — Разве не приказано нам гнать всех, кто придет из города? С какой стати щадить эту тварь. Вот еще одна еретичка пришла искать смерти нашего епископа!

Слабые руки Зибинга не в состоянии были долее защищать молодую женщину. «Милость!» — громко пронеслось по рядам воинов.

Благородный Менгерсгейм ехал на коне вдоль вала и успокаивал расходившихся солдат.

— Это ваши земляки. Они такие же люди, как и вы. Пощадите несчастных голодающих, впустите их и дайте им подкрепиться. Я отвечаю за все. Епископ сам по возвращении одобрит мой поступок.

Ярость толпы утихла, и умиленное рыдание было ответом седовласому вестнику мира.

Зибинг обнял трепещущую девушку.

— Приди и ты, страждущая и обремененная, — проговорил он, — и я успокою тебя! Идем, и сегодня же ты увидишь твоего Ринальда.

— Ринальда?… О, ангел-утешитель! Он жив, он помнит обо мне!

— Он жив, но не пугайся, если я скажу, что ты найдешь его в оковах. Твоя рука разрушит эти узы, любовь твоя освободит его дух из заблуждения и вернет его в семью друзей.

Почтенный кустос повел невесту Ринальда на косогор, где была расположена квартира графа Уберштейна и развевалось знамя епископа.

Глава VIII. Пожалования и мученичество

Несколько часов продолжалось начавшееся с восходом солнца изгнание из Мюнстера голодных старцев, жен и детей. Полицейские вламывались в дома и силой тащили на улицу несчастных, прятавшихся от бесчеловечных гонителей.

— Долой бесполезных дармоедов! — кричали палачи.

Ничто не могло помочь несчастным — ни заступничество, ни поручительство, ни даже подкуп. Многие изгнанники равнодушно шли навстречу своей судьбе. Не все ли было равно им, где найти смерть — в своем ли доме или под открытым небом? Лихорадка свила себе гнездо в жилищах бедняков.

Длинной вереницей потянулись изгнанники к городским воротам, безропотные, покорные, как стадо овец. До шлагбаума, за который запрещено было выходить здоровым и сильным, провожали несчастных родные и друзья, стараясь внушить им надежду и бодрость. Вот почему в этой толпе нищих пестрели иногда и кафтаны царских слуг.

Рейменшнейдер, стольник царя, шел, поддерживая хромую женщину, бессильно опустившую голову вниз.

— Крепись, тетка Варвара, крепись, старуха! — произносил он время от времени громким голосом. — Хлеб приходит к концу, а ртов здесь еще много: что делать. Но не падай духом. Когда Сион одержит победу, всем вам сторицей воздастся за то, что терпите теперь.

Вслед затем, наклоняясь к самому уху хромой нищенки, он прошептал:

— Смелей, мастер, еще не все потеряно! Соберитесь с силами, не щадите по возможности своей больной ноги. Чем скорее вы уйдете отсюда, тем лучше для вас, для меня и для Елизаветы.

В ответ на это мастер с Кольца (это был он в образе старухи) поднял голову и, осторожно высунув немного нос из-под повязки, жалобно пробормотал:

— Мне все кажется, что на спине у меня каждый может прочесть, кто я. И меня удручает мысль, что с моей бедной девочкой? Если бы я только знал, где она. Горе душит меня.

Художник закашлялся, всхлипывая, и неловко подобрал подол платья, стеснявшего его движения. Тут произошло нечто, заставившее всю толпу броситься вперед бегом, кто как мог. Появившийся на площади отряд диких всадников ниспровергал все перед собой. Впереди скакали Книппердоллинг на вороном коне и Крехтинг.

За дикой шайкой на белой лошади следовал сам царь, громко отдавая приказание:

— Гоните их прочь, в страны языческие, гоните мечом! Горе тому, кто замедлит, ибо гнев Небесного Отца настигнет их.

Людгер, забыв и ревматизм, и неудобство одежды, кинулся вперед и оказался почти первым за воротами. Вслед за изгнанниками ворота были крепко заперты на засовы по повелению царя.

Между тем граждане, под звуки труб и рожков, собрались на Рынке. Здесь возвышался царский трон, украшенный на этот раз с большим великолепием. Его окружали стражники в парадном одеянии. Царь восседал на престоле. Но пышность и торжественность обстановки не могли скрыть выражения тупости или слабоумия в его взгляде; на лице его отражалась постоянная смена ощущений; глаза горели, щеки вспыхивали лихорадочным румянцем. Он беспокойно озирался, нетерпеливо постукивая скипетром, как рассеянный музыкант, по двенадцати различным коронам, расположенным перед ним на подставках.

Старейшины и друзья столпились вокруг него. Роттман произнес краткую, но умилительную речь о том, что такое призвание и помазание; он почитал счастливым курфюрста Саксонского, как постигшего заповеди Божий и отказавшегося от власти на земле. Мнимый курфюрст стоял возле царя с кажущимся смирением; он усердно следил за речью, как бы весь превратившись в слух. По окончании проповеди, царь приказал трубить и затем, поражая присутствующих высокопарной запальчивостью, произнес:

— Крест послан Спасителем на землю, и мне определено носить этот крест и терновый венец. Господь, избавь меня от горькой чаши сей! Израиль низко поступил с Господом. Амалекиты[54]честнее, и ковчег завета вернется к ним. Ваш царь умерщвлен: вот он, мертвый, перед вами. Перед этим злодеянием безмолвствует земля, и лучше бы оно было сокрыто в мрачной бездне. Но Отец открыл мне преступника. Слышите ли? Вскоре я назову убийцу и накажу его, но сегодня мне это запрещено.

Бокельсон пришел несколько в себя. Подозрения и ярость заставили его потерять нить речи. Он обратился к Гаценброкеру и сказал:

— Говори ты, наш любезный брат!

Гаценброкер начал свою речь, заученную заранее, а потому не совсем отвечавшую тому, на чем царь остановился.

— Все, сказанное его непобедимым величеством, прекрасно и мудро: золотой плод в серебряной скорлупе! Люди должны покоряться воле Всевышнего: перед ним умолкает всякий голос. А потому…

Тут Герлах фон Вулен с шумом протеснился сквозь толпу, окружавшую трон, и без дальних церемоний прервал речь смиренного курфюрста:

— Измена, царь, измена! Капитан Шейфорт… Будь он проклят… Я же покровительствовал ему, Шейфорту, которому вверена была охрана Биспинкских ворот…

Царь вскочил в ужасе: колени его дрожали. Книппердоллинг сурово принудил его снова сесть, сказав:

— Город еще всецело наш. Только изменник бежал со своим слугой, который выдавал себя за ютландца и лишь на днях был принят на службу. Твои молитвенные упражнения не позволили тебе самому выслушать ютландца: иначе твой острый ум угадал бы в нем коварство. Но что ж из этого? Двумя паршивыми овцами меньше в овчарне: вот и все! Модерсон охраняет теперь ворота, и все в порядке. Не прерывай более заседания царя, Герлах!