— Он встретил меня весьма радушно. Мне придется еще не раз наведаться в его кузницу. Работа с металлом — дело нескорое, особенно если ты давно не практиковался.
— То же самое можно сказать и обо мне. Работы по горло, и быстро ее не сделать.
— А можно мне взглянуть на твою шкатулочку? — спросил Джастин.
— Взгляни, только помни, что это не самое удачное изделие.
Подойдя к столику, инженер взял в руки овальную шкатулку из гладко отполированного светлого дерева с ярко выраженной волокнистой структурой. Крышечка отходила без малейшей натуги. Никаких следов соединений — ни на клею, ни на штырях, ни на чем ином — не наблюдалось, словно все изделие представляло собой цельный кусок дерева.
— Очень красиво, — искренне промолвил Джастин, поставив шкатулку на место.
— Прошу тебя... Это далеко не лучшее изделие.
— Если так, то твои лучшие изделия должны быть как... как... — он так и не нашел нужного слова.
— Ты слишком добр.
— Ничего подобного. Нечасто увидишь столь искусную работу.
Они ужинали в молчании, подавляя зевоту.
— Мы оба утомились, — промолвила Дайала, отодвигая кружку в сторону.
— Да, денек выдался трудный, — согласился Джастин, отстранено пытаясь сообразить, как же можно изготовить такую прекрасную шкатулку без каких-либо инструментов. Во всяком случае, усталость Дайалы свидетельствовала о том, что эта работа не из легких.
Они встали и, пошатываясь, побрели к своим кроватям.
— Доброй ночи.
Джастин попытался понять, кто — он или Дайала — произнес эти слова, но так и не успел. Его сморил сон.
82
— Ты должен учиться наблюдая... и слушая, — сказала Дайала, крепко сжав пальцы вокруг руки Джастина. — Он почти такой же древний, как некоторые из старейших, и его песни многому учат.
— Юные влюбленные... Вижу, вы укрылись там, на скамье.
Голос показался Джастину молодым и сильным, да и сам мужчина с серебряными волосами, сидевший с гитарой в руках возле бившего ниоткуда маленького фонтана, выглядел не старше самого инженера.
Джастин осторожно потянулся к нему чувствами, покосившись при этом на Дайалу. Та ответила ему импульсом сдержанного одобрения.
— Радуйтесь своей юности, — продолжал человек с гитарой. — Я тоже был молодым... когда-то.
Смех музыканта звучал тепло и дружелюбно, а чувства Джастина отметили наличие гармонии, содержавшей, однако, намек... на нечто иное, связанное внутри.
Потом пальцы музыканта пробежали по струнам, и Дайала вновь чуть сжала руку Джастина. Сидя на скамье, выращенной из гладкого лоркена, инженер приготовился слушать. Золотистые звуки слетели со струн и воспарили в сумерках, неся тепло и прохладу, покой и восторг, радость и печаль. Дайала и Джастин сидели рука в руке с глазами, полными слез.
...На побережье восточном, где пены белые клочья,Прислушайся к песне ветра, к земле опустив очи.Солнечный свет ясный любит ветер восточный,А западному милее тьма и прохлада ночи,А северный ветер студеный веет один где-то,А я, тобою плененный, дневного боюсь света.Сердце мое похищено тобою в ночи ненастной,И огни, тобою зажженные, дольше солнца не гаснут......Дольше солнца не гаснут, там где пены белые клочья,Так послушай же песню ветра, к земле опустив очи...Пусть, как прежде, не угасаютДо рассвета твои костры,Но уж смерть меня поджидаетНа холодной вершине горы,Ибо ветер стальной яритсяИ доносит правду о том,Чего не могу я добитьсяМогучим своим клинком.
...Чего не могу добиться, там где пены белые клочья,Так послушай же песню ветра, к земле потупя очи!Ибо эта правда печальна —То, что было сказано мною,И к любви твоей изначальноЯ стремился всею душою;
Хоть с тобой мое сердце терзалось,И пусть ссорились мы немало,Но едва ты со мной рассталась,Жизнь моя никчемною стала.
Да, совсем никчемною стала, там где пены белые клочья!Так послушай же песню ветра, опустивши к земле очи!Да, послушай же песню ветра, опустивши к земле очи...
Джастин понурился, в уголках его глаз стояли слезы. Золотистые ноты песни были напоены светлой, но безысходной печалью.
— Возможно, я исполнил ее не совсем правильно, но все это было так давно, — грустно произнес певец.
Дайала тихонько прокашлялась.
— Но ты немного напоминаешь мне ее, юная красавица... Совсем немного. Как тебя зовут?
— Дайала.
— Прелестное имя.
Певец перевел взгляд зеленых глаз на Джастина, и голос его зазвучал холоднее:
— Помни все, что услышал здесь, когда будешь покидать Наклос. Уходить тяжело, но оставаться — еще тяжелее. Мне это ведомо. Я испытал и то и другое.
— Кто ты? Я чувствую, что должен это узнать, — промолвил Джастин, растерянно поводя плечами. — У меня такое впечатление, будто я стою у обрыва и мне не за что ухватиться.
— Имена бренны и не имеют особого значения, особенно по прошествии столь долгого времени. Некогда меня звали Верлинном, и у меня были дети, — отозвался музыкант, поднимая гитару. — Покидать их было трудно. Все решили, что я погиб в странствиях. Так было лучше. По крайней мере, для них.
Дайала кивнула.
— А эту песню ты помнишь? — спросил Верлинн, и длинные пальцы нежно пробежали по струнам.
Ты не проси, чтоб я запел,Чтоб колокольчик прозвенел!Мой стих таков, что горше нет:Ничто и все — один ответ!Ничто и все — один ответ!
Любовь сияла белизнойГолубки белокрылой,Но так прекрасен был другой,Кто разлучил нас с милой.
Нет, не проси о том пропеть,Не может голос мой звенеть.Ведь счастья нет — и солнца нет...Ничто и все — один ответ!Ничто и все — один ответ!
И ночь окутала мой взор,Черна, как туча грозовая,Где ярко молния сверкаетИ освещает лжи позор.
Так не проси, чтоб я пропел,Чтоб колокольчик прозвенел.Мой стих таков, что горше нет:Ничто и все — один ответ!Ничто и все — один ответ!
Песня отзвучала, и сребровласый певец ушел, а юные влюбленные еще долго сидели на скамье плечо к плечу, рука к руке, душа к душе.
83
Положив на обеденный стол кованый цветок, Джастин повернул его так, чтобы свет из окна падал на него до самого заката.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});