Воздух вокруг был исполнен грохота, рушились дома, твердь уходила из-под ног. А когда люди вновь обратили свои взоры к небу, то вместо него увидели грозное облако раскаленной серы, и огненные потоки обрушились на их головы. И рвали отступники на себе одежды, посыпали волосы прахом, простирались ниц, моля о пощаде, но тщетны были все их упования. Лишь росло и ширилось страшное облако.
А потом вдруг ослепительный свет озарил Землю. Свет Божьего гнева.
Так уж определено, что только ангелы способны лицезреть Божий лик: людям, как живым, так и мертвым, заповедано это, как не по силам никому из смертных преодолеть на обычной ладье огненный поток. Однако трубные звуки Божьего гласа мертвые услышать способны – даже ранее живых. Тогда пробудятся они, и придут на суд Создателя, и выслушают Его приговор. И, быть может, постараются оправдать живых.
И вот услышали мертвецы в своих могилах гневное слово Его, и воспряли их души из вечного сна, и восстали из могил их тела. Как птицы к гнезду, которому грозит разорение, праотцы устремились к гибнущему Иерусалиму и, толпой собравшись вокруг Всевышнего, умоляли Его пощадить их детей, отвратив месть от стен святого города. В первых рядах тех, кто возносил эту мольбу, были патриархи: Исаак, Иаков и Авраам. Но гром небесный был ответом на все их призывы: Бог возвестил и подтвердил – Его долготерпению пришел конец, решение бесповоротно. Храм будет разрушен, город тоже, а населяющие его святотатцы поплатятся своими жизнями.
И когда праотцы впали в ужас от этих слов, с пламенной речью обратились к Господу пророки: Моисей, Самуил, Илия и Исайя. Но и они были отвергнуты. И вот уже восполыхали молнии, готовые испепелить храм и здания обреченного города.
Так было попрано мужество тех, кого издавна чтил народ, и удалились они, трепеща, от Господа. И больше никто не осмелился возбудить Его гнев. Но когда испуганно умолкли все земные голоса – тогда тихой поступью вышла вперед Рахиль, праматерь Израиля. Шла одна; шла, одолевая лес своих страхов. Столь же ясно, как пророки с патриархами, услышала сквозь могильный сон гневные слова Всевышнего – и слезы хлынули из ее глаз, когда она узнала, какая участь ждет ее детей и внуков. Собрала все свои силы Рахиль и предстала перед Господом. Преклонила колени, простерла руки к Нему и заговорила:
– Сердце трепещет в моей груди, когда я обращаюсь к Тебе, Всемогущий, но ведь это Ты создал такое трепетное сердце, и Ты позволил губам моим обратить мой страх в молитву к Тебе, в мою любовь к Тебе. А страх перед несчастьем детей моих дает мне силы обратиться к бесконечной доброте Твоей. Ты не наделил меня высшей мудростью, но все же дал мне разум, и, повинуясь ему, я не нахожу ничего другого, как только рассказать о себе самой, о том, как я сама усмирила свой гнев. Я знаю, Тебе известно все, что я только намереваюсь сказать – каждое слово, прежде чем оно превратится в звук и каждое движение, прежде чем его сделает наша земная рука. И все же, умоляю Тебя, выслушай терпеливо историю моего греха.
Рахиль говорила низко склонясь, однако это не мешало Богу видеть ее лицо и слезы на ее глазах. Потому Он сдержал Свое нетерпение и гнев, как то иной раз случалось Ему делать прежде, выслушивая страждущих.
Но когда Бог сдерживает Свои чувства, то пространство оборачивается пустотой, а время прекращает течение свое. Ветер не решался дуть, гром – греметь, ползучее не ползло, крылатое не летало, даже пар от дыхания не вырывался ни из чьих уст. Остановили свое падение крупицы в песочных часах, недвижно ждали херувимы. Все замерло под Солнцем, даже Солнце усмирило свой бег, недвижно встала Луна, стих рокот водных потоков.
Однако далеко внизу, на Земле, у подножья престола Господня, люди ни о чем не догадывались – ни о словах Рахили, ни о внимании Бога. С изумлением смотрели они на застывшие волны шторма, осознавали, что ветер тоже утих, и видели, как перестала приближаться туча, черная, как гробовая доска, и перекрывающая уже почти весь небосвод. Но и сами не могли пошевелиться. Страх, холод и мрак сковали их – так саван плотно окутывает мертвое тело.
Рахиль между тем почувствовала, что Бог внимает ей. Подняла к Нему взор, не стыдясь того, что лицо ее изборождено дорожками слез, и продолжала, отважно преодолевая страх перед Господом:
– Я была пастушкой, дочерью Лавана, в стране, что лежит неподалеку, к востоку отсюда. Однажды утром мы гнали овец на водопой и увидели, что огромный камень, обвалившись, перекрыл источник. Мы не могли его сдвинуть, но тут появился неизвестный юноша и помог нам. Он поразил всех нас своей силой и красотой. Это был Иаков, сын сестры моего отца, и как только он назвал себя, я ввела его в отцовский дом. Прошел всего один час, как мы увиделись, и уже наши взгляды, встретившись, пламенели, а наши сердца тосковали друг без друга. Ночью я не могла заснуть, меня будила страсть: смотри же, Господи, я не стыжусь своей крови, кто, как не Ты, сделал это – растопил мое сердце и зажег в нем страстное пламя любви? Только перед Тобой, мой Господь, могу раскрыться: в ту самую ночь я, дева, возжелала Иакова, страстно ожидая того мгновения, когда не только наши взгляды, но и тела наши смогут слиться в едином любовном порыве. Так что оба мы не воспрещали этому огню жечь нас и в первый же день дали обещание принадлежать друг другу.
Мой отец Лаван, однако, – и Ты, мой Господин, знаешь это – был человеком суровым, жестким, как та каменистая земля, которую он взрезал своим плугом, твердым, как рога быков, которых он впрягал в ярмо. И когда Иаков сообщил о желании отвести меня в свой дом, отец захотел подвергнуть моего избранника серьезному испытанию, дабы узнать, будет ли этот человек по его воле верным в службе и железным в терпении. И потребовал Лаван от соискателя моей руки – о Всевышний, Ты знаешь это, – чтобы ради меня тот прослужил ему семь лет. Моя душа содрогнулась, услышав названный срок, и застыла кровь в жилах Иакова – таким бесконечно долгим казался нам, нетерпеливым, этот отрезок времени. Для Тебя, Господи, семь лет – только падение капли, взмах ресниц, дуновение ветра в небесах вечности. Для нас же, людей, – это большáя часть жизни, той, в которой едва лишь мы удаляемся от темноты, окутывающей нас до выхода в освященный Тобой свет, как уже она снова окутывает нас, возвещая вечную ночь нашей смерти. Как вешний поток, несется наша жизнь, и ни одно истраченное мгновение не возвращается назад.
Эти семь лет казались нам вечностью. Наши тела неистово стремились друг к другу. Наши губы умирали от жажды поцелуя. Но Иаков был верен клятве, к которой принудил его мой отец, и мы укрощали наши сердца к послушанию и долготерпению.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});