сирийских застенках. Поползли, правда слухи, что он не в Сирии, а в Бостоне, но ведь покойный Наровчатов знал лучше.
Создалось опасное положение. Я искал средств защиты. И тут я придумал отличный ход. А почему бы не запастись и американским зонтиком? Я же имел формальное право на американское подданство. Я решил возбудить формальное ходатайство в американском посольстве о предоставлении подданства. Меня интересовало не само подданство, а процесс его рассмотрения, чтобы я числился в списках и был бы под некоторым контролем и покровительством американского посольства. Узнав телефон консула, и в расчете на то, что он прослушивается, я рассказал ему по телефону всю историю. Боб и Рик уже предупредили его. Консул назначил свидание.
— А меня пропустят?
— Не будет никаких проблем, — заверил меня консул.
Когда я подходил к подъезду посольства, навстречу мне стремительно выдвинулся милиционер и велел пройти с ним для выяснения каких-то вопросов. Меня привели в будку за углом и было велено ждать. Меня все это мало трогало. Со мной были «Вересковые холмы» Эмили Бронте на английском, и пока решалась моя судьба, мое воображение носилось в других местах. Меня повезли в районное отделение милиции у зоопарка. Сотрудник ГБ учинил мне подлинный допрос. Я еще раз объяснил мои намерения.
— Вы, конечно, уедете, — обнадежил он, — но это будет тогда, когда мы сочтем это нужным.
Вдруг всплыла любопытная деталь:
— А почему бы вам не поехать прямо в США? Мне кажется, — многозначительно заметил он, — у вас было бы меньше трудностей.
«Ага! — подумал я. — Вы не хотите, чтобы я ехал в Израиль! Вот оно что!»
После того как меня отпустили, я позвонил консулу. Он уже знал о моем аресте, на сей раз сам вышел меня встречать и провел с собой в здание посольства. Там я подал формальное заявление с указанием, что меня интересует двойное подданство, ибо я собираюсь ехать в Израиль. С тех пор я стал бывать в посольстве, и милиционеры больше меня не задерживали. Это была исключительная привилегия, которой тогда никто из отказников не имел.
В конце декабря Юра Орлов передал, что со мной хочет познакомиться Солженицын. Известие это взволновало меня. Я никогда не искал с ним встречи. Он жил очень замкнуто и случайных людей не принимал. Чего ради я должен был его беспокоить? Встреча была назначена у знакомых Александра Исаевича. За несколько дней до встречи все радиостанции передали сообщение о выходе в Париже первого тома «ГУЛАГа» на русском. Все затаили дыхание. Какова будет реакция властей? Мы с Юрой пришли в назначенное место. Солженицын пришел точно по часам и предупредил, что разговор продлится 20 минут. Разговор носил очень общий характер, и после тривиальностей Солженицын пригласил меня на улицу. Шел мокрый снег. Мы кружили вокруг стадиона «Динамо».
— Честно говоря, — начал Солженицын, — мой сегодняшний вечер был запланирован, чтобы увидеть вас... Мы собираемся издавать новые «Вехи».
— Я давно мечтал об этом — признался я, ибо и в самом деле обсуждал такую идею с Турчиным.
— Вы готовы принять в этом участие?
— С радостью!
В апреле Солженицын собирался устроить пресс-конференцию, посвященную этому сборнику.
— Я слежу за вами около года, — сознался Солженицын (по-видимому, началом послужила моя статья против Гробмана). — Я давно мечтал встретить критически мыслящего еврея. В вас впервые я вижу такого человека... Померанц замучил меня письмами. Он, в частности, утверждает, что Герасимович в «Круге первом» должен быть еврей... Сейчас осталось два народа с волею к жизни: русские и евреи. От их отношений зависит будущее.
Первой моей мыслью было предложить ему статью по еврейскому вопросу, но этого он явно не хотел. Он даже попросил меня писать не по национальному вопросу, а на общественно-политическую тему. Откровенно говоря, я предчувствовал подобный разговор и захватил с собой только что законченную и уже отосланную за границу рукопись «Экономические системы Востока и Запада». Эта статья имела интересную судьбу. Она попала к анархистам, опубликовавшим ее во Франции и Португалии. Мы прогуляли часа полтора. 10 января я должен был встретиться с ним еще раз.
Уже больше недели как в советской печати продолжалась бешеная вакханалия по поводу «ГУЛАГа». Штаб наблюдения за Солженицыным с тремя десятками сотрудников, оснащенный электронной аппаратурой, располагался в соседнем переулке. Квартира Солженицына была не домом в обычном смысле слова, а небольшим издательством, где работали все взрослые члены семьи — Наташа и ее мать Екатерина Фердинандовна, о которой я много слышал от Турчина. Кругом были пишущие машинки, книги, рукописи. Все было отлично организовано.
В доме Солженицына времени терять не любили. Страх потерянного времени был, видимо, одним из мощных движущих импульсов Солженицына. Он поздно начал писать и, имея призвание, спешил закончить земные труды, отпущенные ему Провидением. Этим-то и объясняется его деловитость в человеческих отношениях. Его жизнь, его отношения с людьми были подчинены одной общей идее. Болтовни он не выносил. О деле он говорил только на улице, боясь подслушивания.
Статья ему моя понравилась, и он предложил использовать ее как основу. Он дал мне рукопись одной своей статьи и статьи Шафаревича. Я выходил от него с рукописями секретного сборника. Тут бы меня и задержать! Никто этого не сделал. Опять загадка! Солженицын был ведь центром абсолютного внимания ГБ. Было ясно, что если он меня приглашает, значит, замышляет что-то новое. Никто не вмешивался...
124
Я впервые встретил Давида Азбеля в 1972 году. Для своего более чем 60-летнего возраста он проявлял исключительную активность и вскоре стал одним из лидеров алии. Он ходил на демонстрации, его сажали, он подписывал письма, давал интервью.
Давид Азбель был племянником Вайнштейна, который вместе с Литваковым и Эстер Фрумкиной вел борьбу против моего отца. Вайнштейн был ликвидирован по тому же делу о «еврейском фашистском центре», которое поглотило и моего отца. Сидел и сам Давид и, как многие сидельцы, приобрел разнообразные черты зэка, и не одни только положительные.
Уже тогда, когда Азбель стал чуть ли национальным героем в Израиле, Лена Семека сказала мне по секрету, что Давид в Израиль ехать не хочет. Я его тайну никому не выдавал. Отношения мои с ним были приятельские, но очень поверхностные.
В конце 1973 года Давид решил затеять голодовку, в которой согласились принять участие Виталий Рубин, художник Галацкий и Веня Горохов. Ни с того, ни с сего Азбель вдруг отложил голодовку, потом