Читать интересную книгу Иван Грозный - Казимир Валишевский

Собственно говоря, Александровская слобода не была лишь местом разгула. Иван всегда проявлял большую наклонность к монастырской жизни. Но его аскетические стремления легко уживались с вольностью нравов, свойственной, впрочем, и всем монастырям того времени. Мы видели, что Иван старался провести реформу в среде духовенства, чтобы заставить его строже соблюдать правила монастырской жизни. Им, очевидно, руководило желание подать личный пример при установлении порядка при дворе в Александровской слободе. В основных чертах опричнина многим походит на монастырское братство. Опричники при поступлении на службу произносили особую клятву, напоминавшую клятву при пострижении в монахи. Они отрекались от всех своих связей и в некотором роде уходили от мира. Слобода по виду была монастырем. 300 человек, самых близких к государю, подчинялись там строгим правилам. На свои шитые золотом кафтаны они надевали черные рясы и участвовали в сложных религиозных обрядах. Царь был игуменом, Вяземский – келарем, Скуратов – пономарем. Сам царь со своими сыновьями ходил звонить к обедне. В полночь все вставали с постели для первой церковной службы. В четыре часа снова все собирались в церковь к заутрене, длившейся до семи часов. В восемь начиналась обедня. Иван, стараясь быть примером для других, так усердно молился, что на лбу у него оставались следы поклонов. В двенадцать часов подавался обед в общей трапезной. Царь при этом читал вслух что-нибудь из священного писания. Остатки трапезы отдавались бедным, как это делалось в хороших монастырях. В качестве игумена государь ел отдельно. Потом все собирались к нему и пили. Некоторые из опричников вместе с шутами старались позабавить и развеселить пирующих. Сюда допускались и женщины.

Для Ивана, как и для большинства людей его времени, идеал преобразованной монастырской жизни заключался в том, что крайнее благочестие искупало крайний разврат. Внешние обряды и материальные лишения возмещали отсутствие истинного благочестия, служила оправданием и искуплением нравственных падений. В этом именно смысле Александровская слобода строго соблюдала свой устав. Нет сомнения, что Иван относился серьезно к этой пародии. Я вижу доказательство этого в его послании в 1575 г. к архимандриту и братии Кирилло-Белозерского монастыря. Видно, что человек, писавший этот документ, в самом деле чувствовал себя монахом, беседующим с другими монахами о предметах, относящихся к их общему служению. Переписка эта была вызвана следующими обстоятельствами: влиятельный род Шереметьевых особенно потерпел от гонений, которым подвергались знатнейшие фамилии страны со времени восшествия на престол Грозного. Никита Васильевич, один из трех братьев, пострадавших первыми, был замучен; другой, Иван, известный полководец, подвергся пытке и тюремному заключению. Чтобы избежать худшей участи, он отправился в Белоозерский монастырь и поступил там в иноки под именем Ионы. Такое вынужденное поступление в монахи допускало в ту эпоху различные послабления. Предоставив в пользование монастыря часть своих имуществ, Иона оставил себе значительные средства и вел роскошную жизнь в своем доме, находившимся рядом с монастырем. Он имел отличную кухню и обширный штат дворни. Он был большим хлебосолом. Монахи пользовались его гостеприимством и, в свою очередь, посылали ему разные подарки и лакомства. В монастырь жили также не бедно. Это было огромное учреждение. Вокруг главного здания теснилось одиннадцать корпусов, где помещались кладовые, кухни, склады. В одной из сохранившихся частей здания насчитывают до 700 комнат, предназначавшихся, по всей вероятности, для прислуги. Из знати не один только Шереметев был здесь. Монастырь имел в числе своих постоянных обитателей Василия Степановича Собакина, в иноках Варлаама, Ивана Ивановича Хабарова, сына знаменитого Хабара Симского, героя предыдущих царствований, и других вельмож, присланных сюда Иваном в наказание. Между ними происходили часто ссоры. Менее богатые с завистью смотрели на почести, оказывавшиеся Шереметеву. Ивану был послан донос. Он с неудовольствием узнал, что люди, впавшие в немилость, в изгнании пользуются такими благами, и поспешил призвать братию к порядку: Шереметев должен трапезовать вместе со всеми. Монахи указывали на слабое здоровье Шереметева. Иван написал тогда послание, являющееся с литературной точки зрения шедевром его произведений.

Грозный начинает свое послание исповедью, которая как бы подтверждает обвинения против его частной и общественной жизни. Со своей обычной грубостью он называет себя «смердящим псом», живущим в «пьянстве, блуде, убийстве, разбое» и других смертных грехах. Буквально ли следует его понимать? Можно подумать, что ему незачем на себя клеветать. Но сейчас же он спешит заявить, что те немногие истины, какие он считает нужным высказать братии, исходят «от его скудоумия». После этого вступления смысл его слов становится ясным. Александровский игумен просто говорит обычным языком своего времени. Он обвиняет и унижает себя, смиряется и поносит ради антитезы, которая должна придать особую силу тем ударам, которые он будет наносить. Совесть его нечиста. Но высказываемое им смирение так же искренно, как и серьезно уверение, что он сам принадлежит к Кирилло-Белозерской общине и поэтому входит в подробности ее жизни. Он помнит, что несколько лет тому назад, во время своего пребывания здесь, высказал желание когда-нибудь поступить в число членов обители. Теперь он это намерение принимает за совершившийся факт и ловко пользуется им для достижения намеченной цели. Он бичует противников теми доводами, какие ему теперь пришли в голову. Вот как он их обличает, уснащая свою речь, по обыкновению, текстами и примерами, почерпнутыми из Отцов церкви, священной истории, римских и византийских хроник:

«Есть у вас Анна и Каиафа – Шереметев и Хабаров, есть Пилат – Варлаам Собакин, есть и Христос, распинаемый… Не Шереметев постригся у вас, а вы у него. Он вам дает закон. Следуйте ему! Сегодня один боярин введет распутство, завтра другой сделает вам послабление. Так мало-помалу устав монастырский упразднится и пойдут у вас обычаи мирские. Сперва вы дали Иоасафу (бывший боярин Колычев) оловянную посуду и разрешили есть в своей келье, теперь уже Шереметев имеет и свою кухню. В результате все монахи живут как им хочется… Беспорядок, смятение, суета! Зачем? Для кого? Для этого плута, пса Собакина, или для этого сына дьявола Шереметева, или же для безумного Хабарова?..»

Письмо это было напечатано в «Исторических Актах».[51] Карамзин относит составление его к 1578 году. Но, по-видимому, Барсуков,[52] относящий его к периоду между весной 1574 г. и весной 1575 г., стоит ближе к истине. Надо прибавить, что Иван пользовался теми текстами, которые встречаются в старинных церковных сочинениях полемического характера, и изменяет их по-своему. Это были распространенные критические труды, обличающие распущенность монастырских нравов. Они были известны Белозерским монахам, так как копии их были в их библиотеке. Что касается того духа, которым Иван был проникнут, то следующая подробность указывает на него ясно. К посланию была присоединена золотая братина с рельефными изображениями голых женщин – подарок той самой общине, которую он старался вернуть на истинный путь.

В этом проявился дух Александровской слободы.

Иван жил в своей Александровской слободе, как в предыдущем веке Людовик XI жил в Плесси-ле-Тур, среди монахов, с которыми король производил религиозные упражнения. Там были слесари, приготовлявшие знаменитые «fillettes du roi», тяжелые цепи, в которые заковывали ноги узников, сажаемых в железные клетки. Были там и другие слуги, счета которых попадаются в книгах Его Величества под рубрикой «volupt(s»: столько-то, чтобы привезти из Дижона в Тур горожанку, понравившуюся королю, столько-то на покупку двух дюжин чижей.[53] Если Людовик XI и не превратил Плесси-ле-Тур в монастырь, то мы знаем, что он выстроил обитель по соседству для калабрийского монаха Франсуа де-Поль. Он также любил окружать себя «дурными людьми низкого происхождения». Чтобы рассеять грызущую тоску или прогнать страшные видения, он созывал со всех сторон людей, «играющих на тихих и нежных инструментах». «Но ничто его не могло развеселить», прибавляет летописец Сен-Дени.

После всенощной в Александровской слободе Иван отправлялся в свою опочивальню, где три слепых старика должны были усыплять его своими сказками. Кроме того, сидя у его изголовья, они, вероятно, оберегали его от ночных видений и избавляли от тяжелого одиночества. Днем государь имел другие развлечения. Не отправлялся ли он, как говорили, в застенок наслаждаться видом пыток, производимых по его приказанию? Не заменял ли он там палача? Не менялось ли тогда его мрачное и угрюмое лицо, не становился ли он веселее среди этих ужасов, не сливался ли его дикий хохот с криками жертвы? Все могло быть. Но государь развлекался и менее кровавыми играми скоморохов, фокусников и медвежатников. Их собирали для него без разбора по всем захолустьям. В новгородской летописи упоминается некий Субота Осетр, который сначала обругал и избил дьяка Даниила Бартенева, а потом спустил на него медведя с цепи. Медведь бежал за ним до самого приказа и привел в ужас целую толпу приказных, из которых многие попали в лапы разъяренного зверя. После этого случая медведя и его хозяина признали годными для царской службы. Они немедленно были отправлены в Александровскую слободу с целой ватагой скоморохов.