Гари любил путешествовать, но ненавидел осматривать достопримечательности. Добравшись до гостиницы, он сразу же заперся у себя в номере, даже не взглянул на Попокатепетль, вырисовавшийся вдали. Он нарочно поставил кресло так, чтобы сидеть спиной к открывавшемуся из окна виду. Пока Лесли разбирала чемоданы, он принялся писать в сумасшедшем темпе. Как когда-то в Рокбрюне: голова при этом покачивалась, а волосы вставали дыбом. Чтобы не прерываться ни на миг, Гари выложил на стол кучу заправленных авторучек, и с утра до самого заката его перо порывисто скользило по бумаге. Только вечером Гари без сил упал в ванну, оставив течь воду, чтобы температура в помещении постоянно оставалась высокой — в итоге оно превращалось в сущую турецкую баню. Ромен не выходил из номера всю неделю, а Лесли тем временем любовалась барочными местными церквями и религиозными процессиями. Кающиеся ползли к святыне на сочившихся кровью коленях и трясли сахарными распятиями, черепами и скелетами.
На одной из таких прогулок Лесли встретила их друга Льюиса Аллена, антрепренера и продюсера отличных фильмов, который вызвался отвезти ее и Ромена на своем джипе в Оахаку. Гари нравился Льюис, поэтому он, против всякого ожидания, согласился поехать осматривать храмы. Льюис сфотографировал Ромена на пирамиде Солнца в Теотихуакане. Вернувшись обратно, Гари опять засел у себя в номере.
Под окнами гостиницы гудели и сигналили машины, с террас кафе, где выступали бродячие музыканты, днем и ночью летела громкая музыка. Лесли обошла все аптеки в поисках берушей, но напрасно: здесь такого товара не держали. В первый же вечер за ужином Гари с мрачным видом помял в руках кусочек хлеба, немного размочил его в пульке{461} и сделал себе из полученной массы затычки для ушей. С ними он мог спокойно работать и спать. Но через несколько дней у Гари началась сильная головная боль, и он пожаловался Лесли, что у него по меньшей мере опухоль мозга. Он потребовал немедленно найти таксиста, который согласился бы отвезти их в Мехико. Ехали до самого утра. Расположившись на заднем сиденье какого-то разбитого драндулета и положив голову на колени Лесли, Гари умирающим голосом давал ей указания, что делать с его законченными произведениями и рукописями, когда его не станет. В Мехико Гари пошел на прием к врачу, но, не дожидаясь, когда тот начнет его осматривать, повернулся лицом к стене и с пафосом заявил: уже поздно, и это конец. Врачу показалось странным, что у пациента загноились уши после того, как он два дня продержал в них затычки из хлебного мякиша, пропитанного пулькой, но в любом случае назначенное лечение позволило Гари через пару дней вернуться к работе.
Когда они вновь были в Лос-Анджелесе, Лесли с восхищением прочитала первые двести страниц новой пронзительной книги, которую Гари посвятил памяти матери. Потом каждый вернулся к своим делам. Выходные дни Гари проводил не в доме, предоставленном ему как консулу, а на бывшей квартире Роми ван Луи. В остальное время, когда его подчиненные уходили домой, он запирался в большой гостиной на первом этаже и без перерыва писал, выпивая один большой стакан чая за другим. На одном дыхании Гари закончил первый вариант романа. Лесли же, как и прежде, сидела в саду, окруженная кошками, и пила горячий турецкий кофе из финджана{462}.
50
Гари надоел Лос-Анджелес, но из Министерства иностранных дел никаких предложений не поступало. Вот уже пятнадцать лет он жил далеко от Европы, и его манили другие горизонты. Вспомнив, что приятель Жерар Госсен пять лет назад был назначен консулом в Венецию, он написал ему письмо, предлагая поменяться должностями. Госсен с радостью принял идею и обещал в ближайшее время представить ее на рассмотрение начальства.
Ромен сразу же воспрянул духом и приказал Лесли собирать чемоданы и лететь в Италию, чтобы осмотреть французское консульство в Венеции, которое занимало два верхних этажа старого дворца на набережной Большого Канала. Гари хотел бы иметь большую комнату для работы, подальше от приемных. Через два дня Лесли была в Венеции и по-хозяйски прошлась по всем комнатам на глазах у шокированной жены Жерара Госсена. Когда Лесли начала заглядывать в кухонные шкафы и в холодильник, госпожа Госсен не могла сдержать возгласа возмущения.
Чрезвычайный и полномочный посол Франции в Италии Жак Фук-Дюпарк{463} был в курсе намерений Жерара Госсена покинуть Венецию. Однажды он осведомился у него:
— Говорят, что кандидат на этот пост — ваш друг. Каково ваше мнение о нем?{464}
— Это тот человек, который вам нужен. Знаменитый писатель, который непременно будет притягивать к себе знаменитостей. Если это можно устроить, я хотел бы занять его место в Лос-Анджелесе.
Через неделю Фук-Дюпарк назначил Госсену встречу у себя в кабинете и заявил ему уязвленным тоном:
— Ваш приятель — хулиган! хулиган! Я только что получил письмо от своего друга Шовеля, который в свое время служил послом в Великобритании. Как вы могли рекомендовать мне такого хулигана?
— Господин посол, я хотел бы знать, почему вы называете Ромена Гари хулиганом. Это весьма корректный человек. Хулиганом он никогда не был.
— Знаете, он опубликовал в каком-то журнале рассказ, который от начала до конца — чистейшая выдумка, причем главный герой — посол…
Гари подтвердил Госсену, что несколько лет назад он действительно написал рассказ, который посол совершенно безосновательно принял на свой счет. Но его гнев ничто не могло смягчить. Разубеждать его было бесполезно. Назначение Гари отклонили.
Каждое лето Ромен Гари просил предоставить ему неоплачиваемый отпуск на месяц, который умело затягивал еще дней на десять. Вернувшись во Францию, он тут же отправлялся в Рокбрюн, где мог наконец писать, купаться в море и бродить ночью по узким улочкам городка. Он никого не принимал, за исключением любовниц — когда с ним не было Лесли — и своих друзей Ажидов, которые приходили к нему в гости вместе с двумя своими сыновьями. Сильвии Ажид очень не нравился турецкий интерьер дома, выполненный Лесли. «Как ты можешь жить на этом восточном базаре?» — спрашивала она Ромена. Сильвия задыхалась среди диванов, подушек, икон, картин, безделушек и ковров, не было даже стола, за которым можно было бы пообедать.
Ромен регулярно просил Рене помочь ему побыстрее распутать любовные интрижки. Та, что на протяжении нескольких часов казалась единственной, вдруг становилась до того противна, что Гари грозился наложить на себя руки, если его немедленно не избавят от необходимости созерцать эту женщину. Рене часто приходилось искать предлог, чтобы отправить красотку на вокзал или в аэропорт. Гари объяснял другу, что у него слишком большие сексуальные аппетиты, удовлетворение которых его не только не успокаивает, а, напротив, распаляет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});