Читать интересную книгу Судьба Алексея Ялового - Лев Якименко

Он бесновался там у себя в углу.

— Мать вашу!.. Свиньи! Трусы!..

Мгновенная вспышка за окном. И грохнуло так, что показалось: накренился пол и кровать поехала вниз.

И пошло. Налет продолжался несколько часов. Били по железнодорожной станции — там скрещивалось несколько дорог. По беспрерывному разрозненному хлопанью зениток можно было догадаться, что вражеские самолеты подлетали группами, с разных сторон. Прерывистое гудение, короткий сверлящий вой… Взрывы следовали один за другим. Они то удалялись, то приближались к госпитальным зданиям.

Один из тех самолетов, которые не могли пробиться из-за яростного зенитного огня к станции, обрушил еще одну бомбу на темневшие внизу кирпичные коробки. Ударной волной рвануло окна, со звоном посыпались стекла. Осатанело взвизгнув, в пол возле кровати врезался осколок. Влажноватая тошнотная вонь взрывчатки кружила голову. Ветром отдувало штору. Она сиротливо хлопала, как флаг на корабле, терпящем бедствие.

Одиночество и бессилие. Пластом на кровати. Не то что сдвинуться, голову с трудом поворачивал.

Какое унизительное чувство беспомощности! Должно быть, подобное испытывают моряки на обреченном корабле, когда он, накренившись, медленно опускается в пучину.

— Гады! Сволочи! — вновь не выдержал майор. — Бросили! На погибель!.. Уби-и-йцы! — в полный голос рыданул он.

— Слушай, майор! — Яловой старался говорить как можно отчетливее. Рокот самолетов, удары зениток глушили слова. — Пойми!.. Нам с тобой… уже ничего не страшно. Пойми это… и будь человеком!

Едкая дымная гарь, красноватые отсветы занявшихся пожаров, оглушающие всплески взрывов, вздрагивающая земля. И два беспомощных человека на утлых лодчонках-кроватях. То ли позабыли про них, то ли санитары побоялись вернуться и вынести в убежище. Но и здесь, в опустевшей госпитальной палате с разбитыми окнами, с обвалившейся штукатуркой, была своя цена мужеству.

Майор, комкая угол подушки, забивал ее в рот. Он молчал. Не проронил больше ни одного слова.

Ни тогда, когда начали возвращаться раненые, с судорожным хохотком обмениваясь подробностями, кто как бежал или падал при взрыве, кто это свалился в щель, да прямо на толстую повариху, и какими словами шуганула она бедного солдатика в бязевых кальсонах, севшего ей на шею…

Ни тогда, когда санитарка, ахая и удивляясь, что в палате во время налета оставались раненые, выметала штукатурку и стекла…

Ни на следующий день, во время обхода врача. До этого майор не терпел боли, костерил по любому поводу санитарок, сестер… Что-то не понравилось — тарелку об пол: не буду есть!..

К вечеру следующего дня после налета большую часть раненых отправляли на станцию для погрузки в эшелон. Санитарный поезд подошел накануне, попал под бомбежку, но все обошлось для него сравнительно благополучно: сгорели два вагона, в некоторых повылетели стекла. Поезд спешно привели в порядок, и он начал принимать раненых.

Автобусы и грузовые машины, осторожно минуя воронки, подъезжали к госпиталю. Кто мог ходить, взбирались сами. Тяжелораненых поднимали на носилках.

Ялового запеленали, как мумию. От шеи до пояса гипсовая колыбель — опасались, что поврежден позвоночник, — тяжелая неудобная колыбель, спина потела, даже шеей не повернешь; ногу заковали в металлические шины. Через заднюю дверцу сунули в автобус.

Впереди, подпрыгивая на сиденье, белесый кругломордый парень рвал на груди нижнюю рубаху, вопил:

— Га-а-ды! Почему не коли-и-те… Им все до лампочки, лишь бы вытолкать. Сестру-у сюда! Помираю-ю!

По-дурному закатив глаза, начал биться об стенку. В автобус поднялся начальник отделения Шкварев.

— Помолчи-ка! — негромко приказал он.

— Все вы га-а-ды! — еще сильнее завопил парень. Он задыхался, хрипел.

— Перестань! Тебе же сделали укол! — поднял голос Шкварев.

— Обманщики! Я дурачок, что ли! Воду вогнали под кожу. Живодеры!

— Слушай, что я тебе скажу, — Шкварев говорил с отчетливой властностью. — Мы ввели тебе новое лекарство. Понимаешь, новое, чтобы ты не привыкал. В твоих интересах. Оно действует медленнее. Зато безвредное. Понял меня? А теперь замолчи. Перестань хулиганить Будешь кричать, я сниму тебя с эвакуации.

Повернулся, позвал:

— Яловой! Капитан Яловой!

Алексей отозвался. Он лежал внизу на полу, над ним повисли носилки с другим раненым. Он не видел доктора, слышал только его голос.

Шкварев, сгибаясь, подобрался, наклонился над Яловым, опустился на коленки.

— Что это он? — тихо спросил Яловой.

— Наркоман, — безнадежно сказал Шкварев. В глазах — угрюмая горечь и усталость.

Помолчал, полез за папиросой, вновь вложил ее в коробку.

— Что же, прощайте, капитан! Вы мужественный человек. — Поцеловал. — Счастливого вам пути! Верьте! И держитесь!

Яловому показалось, по глазам Шкварева сумеречная тень прошла. Что скрывалось за ней: человеческое участие, сожаление, печальное знание врача?..

Шкварев заторопился, выбрался из машины.

«Что же, прощай, друг! Помнить буду. Может, и свидимся. Если встану. Если не обманул ты меня напрасной надеждой».

Автобус дрогнул, двинулся.

— Обманщики! — вновь завопил белесый парень. Он забарабанил в стенку автобуса. — Стой! Стой! Воду вогнали, гады! Это не лекарство!

10

Круглолицый бритоголовый полковник — начальник политотдела дивизии — не забыл Ялового. При первой возможности он вызвал его, приказал съездить в политотдел армии. За какими-то документами.

— Поезжай! День-два обойдутся без тебя в полку. И дело сделаешь, и своих повидаешь…

Рослый вороной конь оказался тяжелым на ход, выехал Яловой в предрассветных сумерках, а добрался в политотдел поздненько. Пока мыкался по проселкам и лесным дорогам, петлял, «сокращая путь», опоздал к установленному часу. Но неприятности обрушились на него совсем по другой причине.

Едва Яловой, тяжко топая заляпанными сапогами, в неказистой потрепанной солдатской плащ-палатке появился в политотдельской избе, сидевший за столиком у окна инструктор озадаченно приподнялся.

— Ты? Вы? Как вы сюда попали?! — заорал он вдруг.

Только теперь на свету Яловой разглядел и узнал его. Плюгавенький, с рыжими бачками. Иван Пузырьков. В редакции его звали просто Ванькой. Он любил сочинять стихи «по поводам»: «по поводу Первого мая», «по поводу Женского дня»… По приказанию редактора Яловой раза два возвращал Пузырькову стихи, пытаясь при этом пояснее выразить редакторскую волю: «Объясни ему, дураку, что для стихов талант надобен».

Но Пузырькова трудно было смутить. Он разводил свои коротенькие ручки, всплескивал ими:

— Ах ты, вишь, какая промашка вышла. Не то словцо сунул!

Прощаясь, пообещал:

— В другой раз аккуратнее буду. Не оплошаю. За науку благодарствую. А рифмы ети я унасекомлю!.. До своего дойду. До войны в нашей конторе ни разу газета без моих стихов к празднику не обходилась.

Теперь же перед Яловым предстал совсем другой человек. Власть имущий! Громовержец! Приподнимаясь на носках начищенных сапог, он выкрикивал:

— По какому поводу?.. Кто направил вас?.. Какое имел право, не спросясь?! Сделаем «втык» и начальнику политотдела!

Голосишко же был тощенький, без начальственного «рыка», на визг походил. Этот визгливый голос, начищенные до блеска сапоги с короткими голенищами, рыжие бачки, косо мотавшиеся на осатанелом лице, и подхлестнули Ялового.

Он шагнул вперед и сказал как бы даже удивленно:

— Какая же ты сволочь!

Как взвился Пузырьков! Ножками затопал. Застонал в мстительном наслаждении.

— Я с вами теперь по-другому! Вы узнаете… Это вам не редакция. Сейчас докладную!.. Загремишь!..

Подумавши, надо было отважиться на то, что в несдержанной гордыне своей свершил Яловой. По приему, по наглому крику политотдельского «чижика» должно было догадаться, что числят Ялового в штрафниках, которым бы в безвестности и терпении замаливать свои грехи… Теперь же по-всякому могло обернуться…

Но тут с повелительным стуком распахнулась дверь, в избу вошел начальник политотдела армии. Яловой узнал его, бывал тот несколько раз в редакции. Сутуловатый, глубоко сидящие глаза под кустистым навесом бровей — похожий на тех мастеровых, которых так любили изображать в довоенных кинокартинах.

Яловой шагнул в сторону, давая дорогу. Пузырьков, вытянувшись у своего стола, начал было докладывать:

— Товарищ полковник!..

Полковник досадливо махнул рукой и, не отвечая на приветствия и, казалось, никого не замечая, чуть припадая на левую ногу — наследие еще той, гражданской войны, — прошел во вторую половину, отгороженную плащ-палатками.

Пузырьков торопливо ощупал, застегнуты ли на все пуговицы ворот гимнастерки, нагрудные карманы, почтительно зависнув плечами, нырнул вслед за начальником.