Читать интересную книгу Большое Гнездо - Эдуард Зорин

— Авось и пронесет…

Как и было сговорено, Донат попридержал коня, а потом тихой рысью направился вслед за дружинниками.

Еще два дня погостило Всеволодово войско в Смоленске, на третий день, растянув обозы, двинулось обратно — к Москве.

В грамоте, переданной через Словишу со Звезданом, черниговский князь клялся Всеволоду в дружбе, просил мира и обещал кликнуть из Новгорода своего сына. На том клятву давал и при епископе целовал крест…

Глава восьмая

1

Плохо притворенная дверь мельницы визжала и хлопала. Ветер налетал порывами, рвал усталые листья на деревьях, корежил и сбивал с крыши почерневшую от дождей щепу.

Поминая черта и лешего, Гребешок перебрался через спящую теплую Дунеху, натянул на исподнее порты и направился к двери. Ветер был так силен, что дверь не сразу поддалась под его плечом. Мельник замешкался.

Дунеха на лежанке сонно пробормотала:

— Зипун-то набрось, зябко.

Гребешок пошарил в темноте рукой, набросил висевший возле двери на гвоздике зипун, отворил дверь. Ветер бросил ему в лицо охапку листьев, распахнул полы зипуна. Гребешок наклонил голову и боком выскользнул за порог. Дверь тут же захлопнулась с сильным стуком.

В вершинах деревьев гудело, низко шли тучи, то и дело загораживая лунный свет. Двор то освещался, то погружался в кромешную тьму. Сложенная из кругляков мельница, казалось, вот-вот готова была раскатиться по бревнышку.

Заслоняясь от ветра руками, Гребешок с трудом пересек двор, вошел в мельню и привычно огляделся.

Буря оголила часть крыши, и Гребешок, задрав голову, подумал, что с утра ему прибавится забот, а если ветер не стихнет и к утру, то придется перестилать все заново. Стропила раскачивались и визжали, словно живые, мелкая мучная пыль клубилась и застилала глаза.

Гребешок поднялся по шаткой лесенке к жерновам, потрогал рукой составленные у стены мешки с рожью. День предстоял трудный, много нужно было перемолоть зерна, но это его не печалило, а только радовало. «Хорошо, — подумал Гребешок, — урожайный нонешний выдался год…»

В углу, где мельник обычно ставил деревянные лопаты и голички, которыми подметал пол, что-то пошевелилось и неразборчиво проворчало. Гребешок замер, приглядываясь, но ничего увидеть не смог, повернулся обратно к лесенке, однако поднятой ноги на приступок не опустил, оглянулся и вскрикнул: прямо над ним, взъерошенная, нависла большая тень.

— Батюшки-святы, — прошелестел онемевшими губами Гребешок.

Все, что дальше случилось, походило на сон. Этакие страхи только во сне приходят, да и то ежели хватишь лишку браги али медовушки. Крепкая ручища сдавила Гребешку плечо, и осипший голос сказал:

— Не признал, мельник?

Гребешок ни слова не вымолвил в ответ — его била знобкая дрожь, а ноги словно кто отрезал от тулова. Язык шевелился, но ничего, кроме невнятного мычания, не мог извлечь из перекошенного судорогой рта.

— Эк перепугал я тебя, мельник, — произнесла тень и встряхнула Гребешка за шиворот.

— Ты, что ли, Вобей? — понял пришедший в себя мельник.

— Я…

— Отколь нечистая тебя нанесла?

— Отколь нанесла, не твое дело, — сказал Вобей. — Весь вечер за мешками таюсь, все тебя высматривал.

— Дык с Дунехой я…

— Знамо, — оборвал Вобей, присаживаясь возле мельника на корточки. Высветлившийся месяц облил мертвенным сиянием лицо бывшего конюшего. Гребешок вздрогнул — таким страшным и неживым показалось оно ему. Уж и впрямь не мертвец ли поднялся из колоды, бродит по знакомым местам, беспокоит людей?..

— Будя дрожать-то, — сказал Вобей. — Сам небось с нечистой силой знаешься…

Гребешок быстро перекрестился, отодвинулся от Вобея.

— Слух дошел, будто сгиб ты в Новгороде…

— Жив ишшо, — хохотнул в темноте Вобей. — На, коли не веришь, пощупай.

Он взял холодную руку Гребешка и ткнул себя ею в грудь. Под рубахой у Вобея было горячо и влажно.

— Ну?

— Воистину, жив.

— То-то же…

Но живой Вобей был опаснее мертвого. Слышал Гребешок, как очистил он Одноока, а такое боярами не прощается. Лихой человек Вобей, ему и жизнь загубить — все равно что раз плюнуть.

— Почто меня разыскал, почто по лесам бродишь? — спросил мельник.

— На все твои «почто» ответ у меня один: нет мне во Владимире приюта, а дальше податься некуды. Буду жить у тебя.

— Погубить меня вздумал?

— Рано ишшо. Ишшо покормлюсь у твоих хлебов… А там погляжу, там видно будет.

Угрожал Вобей, над мельником издевался. Держал его руку в своей, будто в волчьей пасти.

— Господи, помилуй, — прошептал Гребешок, пытаясь высвободить руку. — И допрежде не давал ты мне спокою, как был конюшим, и снова на мою голову. Хоть Дунеху не тронь…

— Дура она у тебя, сама придет…

— А ты не озоруй.

— Ладно. Не по мне эти потешки. — Вобей помолчал. — Не бойся меня, мельник, я тебя не трону. И Дунеху не трону. На что она мне?..

— А как народ нагрянет?

— Не бойсь, днем меня и с огнем не сыскать, а ночью доброго человека не нанесет…

На дворе все так же мело жухлые листья и иголки с еловых лап. Гребешок привалил дверь мельни бревнышком, кутаясь в сермягу, вошел первым в избу, покашлял, высекая огонь.

— Дунеха, эй, Дунеха, — пошевелил он жену.

— Чего тебе? — с неохотой проговорила она.

— Вставай не то… Гость у нас.

— Какой ишшо гость? — лениво пробормотала Дунеха и, не подымая головы с подушки, перекрестила рот.

— Вобей вот пожаловал, — сказал мельник.

Жена резво приподнялась на локте и уставилась на расположившегося возле стола, по-хозяйски уверенного мужика.

— Здорова будь, Дунеха, — сказал Вобей, подмигивая. Баба ойкнула и потянула на грудь свалившуюся дерюгу.

— Ну, чо рот разинула? — набросился на нее Гребешок. — Чай, не чужой человек. Вставай, да поживее.

Дунеха опустила на пол ноги, напялила рубаху — Вобей не спускал с нее глаз.

Гребешок сказал:

— Помни про уговор…

— Как же, помню, — не переставая улыбаться и не спуская по-прежнему глаз с Дунехи, кивнул Вобей.

Баба, быстро двигаясь по избе, накрыла на стол. Гребешок сел против Вобея, долго и пристально смотрел, как он ест. Дунеха вернулась к лежанке, села, быстрыми пальцами переплела на груди косу.

Насытившись, Вобей отодвинул миску с пареной репой, срыгнул и грязным ногтем поковырял в зубах.

— Ране-то лучше угощал, хозяин.

— Ране гости за полночь ко мне не хаживали.

— Теперь будут хаживать, — пообещал Вобей и по-привычному ухмыльнулся.

Дунеха прыснула и раскатилась мелким рассыпчатым смехом. Гребешок нахмурился, смахнул ладонью хлебные крошки со стола. Подождав, пока жена успокоится, спросил гостя:

— Куды укладывать тебя, и в толк не возьму. Сам видишь, изба наша мала.

— Пущай ложится с нами вместе, — сказала баба.

Гребешок почесал пятерней в затылке:

— И то — хоть с собою ложи…

Долго судили-рядили, но так ничего не придумали: ни подстилки, ни шубы лишней у Гребешка не было, а сермягой — только укрыться.

— Хоть и в тесноте, но не в обиде, — сказал мельник. — Бабу к стене положим, я посередке, а ты с краю…

Так и легли. Тесно было. Жесткая лежанка жгла бока. Дунеха дышала ровно, но не спала, Вобей уснул сразу.

«Эвона как поворотило его, — думала о нем баба с жалостью. — А ведь был мужик справной, не то что мой Гребешок…» Ткнувшись носом в стенку, со сладкой истомой вспоминала, как в былые дни наведывался Вобей на мельницу с целой сворой Однооковой дворни, как ходил по двору, поигрывая плеточкой и покрикивая на услужливого и покорного Гребешка. Светлые это были дни, радостные. Прогнав мельника с подводами в город, Вобей сильными руками тискал Дунеху на этой самой лавке, под этими самыми образами. Так же бесстрастно, как и ныне, высился над лампадкой деисус [169], так же ветер подвывал под дверью, так же верещал в углу сверчок…

Вздохнула Дунеха, покрылась гусиной кожей от нетерпенья, приподнялась на локте взглянуть на спящего Вобея.

Не смыкавший глаз Гребешок влепил ей затрещину:

— На кого пялишься?

Дунеха обидчиво хмыкнула:

— Чего дерешься-то? Водицы испить я, в груди жжет…

Гребешок выругался, но дал жене выбраться. Перелезая через Вобея, баба прильнула к нему грудью — Вобей даже не шелохнулся. Дыхание затрудненно вылетало из его раскрытого рта.

2

После частых ветров и дождей, зарядивших во Владимире на Михеев день, ненадолго встала перед первыми заморозками тихая и ясная погода. Радуясь солнышку, спешили крестьяне до холодных утренников закончить озимый сев. За Лыбедью до позднего вечера влачились по пашне понурые лошаденки (лучших коней Всеволод взял в поход), мужики покрикивали на них, налегали на орала. Бабы и ребятишки шли следом, кидали в борозду семенное зерно. Во время короткого отдыха, удалившись в тенек, лакомились оставшимся с овсяниц деженем [170] на сладком меду, ели с кислым молоком блины. Последнее лакомство это было в году. По всем приметам зима должна была наступить ранняя и с большими морозами. А еще говорили старушки, будто филин по малу кадей хлебушка набухал с овина.